Премьера новой версии, пожалуй, главной русской оперы «Евгений Онегин» в Большом театре притягивала к себя взгляды и уши задолго до дня X. Он настал, и некоторые пожалели, что они это застали…

Не о сюжете, конечно, о впечатлениях:

Первое что бросилось в глаза, да и не могло не броситься, – это зелёная сцена. Ярко-зелёная. Ядреная даже. С лёгким вкраплением жёлтых пятен. И если в жёлтых пятнах вполне отчётливо угадывались одуванчики, то в зелёном полотне было так мало схожего с травой. А ведь, очевидно, таков был посыл. Больше всего это было похоже на плохо, потому что наскоро, приделанные друг к другу коврики для ног. Вы точно встречали подобные на общественных ступенях. Вот там им самое место. Но никак не на сцене Большого театра.

На протяжении всей оперы чётко, жирными мазками видны заимствования из других постановок. Преимущественно оперных, но и без балета не обошлось. Именно из балетной версии «Евгения Онегина» – «Татьяна» Джона Ноймайера в МАМТ – вышел Онегин с медвежьей головой. В «Татьяне» – то сон, дурманящий, сводящий с ума. Там в контексте языка хореографа и общего решения постановки эта находка логична и не приводит к взлёту бровей вверх. В новом «Евгении Онегине» Большого театра не только Онегин с головой медведя. В самом начале постановки в народных гуляниях мелькает образ живого медведя. Возможно для того, чтобы иностранные зрители с удовлетворением подтвердили на родине, что медведь близ Кремля замечен был. Вслед за этим при первом появлении Евгений шутовски сбрасывает нешутовскую голову медведя со своих плеч. Дальше как раз по Ноймайеру: Онегин в диком образе лишь видится влюблённой Татьяне. Но в данном случае он ничуть не участвует в раскрытии образа героини, а лишь мохнатой тенью стоит за спиной, пока та пишет письмо.

фото Д. Юсупов

Письмо же пишется не только на воображаемой бумаге: быстро появляющиеся строки проецируются на задний и боковые экраны (привет опере «Манон Леско» Большого театра). Там, правда, строки появлялись и на самой сцене, но тут полной копирке помешали накрепко прикованные к сцене (так что и всю постановку не оторвать) коврики для ног.

Режиссёр-постановщик Евгений Арье планировал чётко разделить тёплый мир деревни и холодный петербургский светский мир. С одной стороны, это удалось. Деревенская жизнь получилась яркой, потешной, скоморошной. Хор в самом начале оперы выходит весь в красном (а «красный» равно «красивый») в сопровождении гусей и настроения народных гуляний. Петербург иной: с чёрными плитами, строгими дамами и серьёзными кавалерами. Лаконично. Лишь одинокие люстры (один в один как в опере «Война и мир» в МАМТ) медленно опускаются, подчёркивая «свет» светского общества. Но, с другой стороны, полному противопоставлению двух миров помешали всё те же пресловутые зелёные коврики. Часть сцены так и осталась не покрытой чёрными плитами, а зеленеющей травой, лишь немного припорошённой снегом. И это в значительной степени картинку удешевило. А снег всё валил и валил, навевая воспоминания о премьере Большого театра двухгодичной давности – опере «Снегурочка».

Сцена бала тоже вышла скомканной: на этот в чёрных плитах пол, в отсутствии мешающих декораций так и просился полноценный танец. И с учётом наличия в театре отличной балетной труппы, кордебалет которой очевидно можно задействовать, получилось бы органично и уместно. Но было лишь что-то типа танца с однотипными и примитивными движениями, большая часть которых превратилась в поочерёдное запрыгивание друг к другу на колени дам и кавалеров.

Всё бы ничего: можно было бы потешаться над карикатурным лугом и его карикатурными курами-гусями-медведем, проверять себя на театральную эрудицию, пытаясь разыскать всё новые и новые режиссёрские аллюзии на другие постановки. Но сослагательное наклонение здесь не спроста. Всё это можно было бы себе позволить, останься в этой постановке главное, что должно быть в опере. Не просто должно быть, а то, что есть суть оперы: вокал, звук, музыка. И если с музыкой у оркестра под руководством Тугана Сохиева всё сложилось, с остальным у присутствующих на сцене – нет. И ведь, что обидно, – не их вина. Устройство сцены, её бесконечная глубина, подъём вверх, отсутствие каких-либо сценографических решений, способных звук удержать, привели к кому, что большую часть времени он исчезал, как будто придавленный подушкой. О, бедный звук! Он изо всех сил пытался скинуть с себя своих душителей, но сценографы и звукорежиссёры оказались сильнее и победили-таки.

Поэтому сложно детально описывать успех или неудачу исполнителей в вокальном аспекте. Но неожиданно поразившую и запомнившуюся Евгению Сегенюк (няня) не отметить нельзя. Пожалуй, единственная из присутствующих на сцене, кому удалось избежать звуковых заглушек.

При этом рассмотреть образы удалось с лихвой. И самым ярким моментом, дуэтом, сочетанием двух образов в едином стала финальная сцена объяснения Онегина и Татьяны. Иначе как «неистовые» их в этот момент не назвать. Казалось, что сюжет увильнёт от строк Пушкина, и Татьяна не устоит. Но нет, сюжет на месте, но, редкий случай, когда без точки. Они точно ещё встретятся и не раз.

фото Д. Юсупов

К сожалению, всё сплелось и придало постановке привкус поспешности, «сборки» наскоро и для галочки. И вот это неприятное чувство. Особенно в стенах Большого театра. При этом сам материал, выращенный великим композитором на почве, засеянной великим писателем, обладает чарующей способностью уносить прочь от некрасивой картинки, заставляет закрыть глаза и слушать. Осталось только решить проблему со звуком, и на эту постановку вполне можно будет пускать и тех зрителей, которые пришли в эти стены не только за фото на фоне имперских интерьеров Большого театра.

Текст Юлия Фокина