«Невыносимо прожить, не думая

невыносимее — углубиться.

Где наши планы? Нас будто сдунули, 

Существованье — самоубийство,

самоубийство — бороться с дрянью,

самоубийство — мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив — невыносимей…»

Андрей Вознесенский

«Монолог Мэрлин Монро»

Санкт-Петербург уже давно захватил бразды театрального правления в свои руки. Это не все заметили (Москва редко заглядывает за МКАД), не все готовы с этим согласиться или смириться. И дело не только в том, что Питер давно стал для нашей театральной сцены самой щедрой кузницей актерских и режиссерских кадров. То, что происходит на питерской сцене, парадоксально с точки зрения хотя бы власть имущих северной столицы. Москва, где дозволено (давайте смотреть правде в глаза) все, в этом хаосе «всего» пока не до конца может отделить зерна от плевел и получить свой голос. В Питере (где конфликт директора, поддерживаемого чиновниками, приводит к уходу из театра одного из самых талантливых режиссеров) то ли повинуясь логике ростка, пробивающегося сквозь грязный асфальт, то ли потому, что питерская администрация сильно близорука и не видит дальше открытой конфронтации, рождается театр Могучего, Фокина и Волкострелова.

Там и правда климат иной. Может в воздухе что-то. Запах свободы? Да такой, что приезжающие в Питер ставить московские режиссеры выдают такое высказывание, которое на московских подмостках представить трудно, и дело совсем не в цензуре.

Виктор Рыжаков, худрук московского ЦИМа и педагог Школы студии МХАТ, поставил в Александринском театре спектакль «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» по мотивам практически одноименной пьесы Всеволода Вишневского. Поставил так, что будь москвичи чуточку менее ленивы и чуть более любознательны, РЖД в дни спектакля нужен был бы дополнительный Сапсан. Дело ли в полном картбланше от руководителя Александринки Валерия Фокина, или в ее феноменальной труппе, уже давно не «пролетающей» мимо номинаций и премий Золотая маска, наверное, неважно. В марте спектакль привезут в Москву, и идти на него надо непременно.

Высказывания о революции, массово начавшиеся в годовщину страшного 17-го в театре, кино, на музейных площадках, не всегда были удачны, понятны, и наверняка многим уже поднадоели. Но упрекать художников в желании говорить о ней нельзя — революция прошлась по нам таким молохом, после которого мы уже никогда до конца не поднимем головы. Так, все зло смотрим исподлобья.

«Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» вот так же зло и исподлобья, с размахом, звонким тенором, бархатным баритоном, речитативом и каким-то нарастающим сердечным ритмом устраивает на сцене Александринки разудалый концерт с участием революционных матросов-анархистов и хрупкой девушки-комиссара (Анна Блинова).

Фразу «ну, кто еще хочет комиссарского тела?» наверняка помнят многие, что там было в пьесе Вишневского наверняка нет. Не беда, да и читать ее перед просмотром нет надобности. Это спектакль «по мотивам», где в качестве драматурга указана Ася Волошина, и текст Вишневского перемешан с текстами Достоевского или легендарными рок-балладами. Со сцены вам не так много рассказывают, зато, прямо попадая в эмоциональную и повествовательную десяточку, поют, танцуют, читают стихи, прозу, лекцию о сифилисе и отрывки из произведений, к первоисточнику не имеющих отношения. Все это вы броситесь гуглить в антракте и по пути домой. Интернет выдаст вам песни Децла, Queen, Муслима Магомаева, Pink Floyd, Вертинского, и прочих и прочих, абсолютно несовместимых вроде бы друг с другом.

Что происходит, сразу же спросите вы? Парадоксально, но все то же самое, что и в первоисточнике Вишневского. На корабль, где после революции царит анархизм, алкоголизм и венерические заболевания, приезжает боевитая комиссарша. У нее для матросов важное задание. Надо погибнуть ради победы мировой революции. «Условия ставим, потому что их принимают. Потому что за нами идут» — просто говорит она, и что может быть страшнее такого элементарного объяснения происходящему в стране, когда мы все хотели бы спихнуть свою ответственность за гибель поколений на происки иностранной разведки, кучку беспринципных террористов, рвущихся власти, и их финансирование тлетворным Западом.

Разруха в головах, жестокость и морок в ней же. И на сцене по сути нет ни одного живого человека — белые костюмы, белые лица, чудовищно пугающее спокойствие людей, будто медленно умирающих на корабле, идущем ко дну, и давно уже смирившихся с этой мыслью и даже слившихся с ней в своеобразном стокгольмском синдроме. Стоит ли удивляться, что морячки не так чтобы отчаянно сопротивляются комиссарше, готовы петь концерты и выкидывать коленца, не выбрасывают ее за борт «в набежавшую волну», а главный герой Алексей (Тихон Жизневский) доступ к комиссарскому телу все же получает. Да и комиссарша оказывается совсем не так уж по партийному непробиваема, обнаруживая просто безграничное поле для интерпретаций персонажа — тут она вам и Лиза Хохлакова, мечтающая мучать и быть мучимой, и Мэрлин Монро из стихотворения Андрея Вознесенского, «которой невыносимо лицом в сиденьях, пропахших псиной». Свой монолог, порой из весьма неожиданного источника, получит каждый герой пьесы.

Но, прежде чем погибнуть, вам, конечно же, споют. Про «море вернулось говором чаек», «господу видней», «дикий напев людоедов», «waiting for someone or something to show me the way», на аккордеонах сыграют, разыграют пантомимы, кукольный спектакль, суд и казнь (которая в условиях того, что происходит на сцене, вас не удивит и не напугает).

И, наверное, все это осталось бы в памяти зрителя прикольной вакханалией хороших голосов и абсолюта актерского существования на сцене, если бы не Волошина, переработавшая эту историю, не труппа, оказавшаяся готовой идти до конца, бросаясь и бросая зрителя из буйного горячечного пекла в отрезвляющую ледяную трагедию, и не гениальный режиссер, так мастерский сумевший укротить этот молодецкий ритм мчащегося бронепоезда и сделать то, что мало сейчас кому удается на сцене в условиях неограниченности возможностей — сбавив скорость и градус предсмертной агонии вдруг поставить такую катарсическую точку, что без слез из зала мало кто выйдет.

«Mama, just killed a man.

Put a gun against his head.

Pulled my trigger, now he’s dead.

Mama, life had just begun.

But now I’ve gone and thrown it all away.»

споет Тихон Жизневский почти а капелла, и поставит жирную пометку NB на полях этой истории, поворачивающей очень уж далеко от привычной коммунистической парадигмы предыдущих ее интерпретаций.

«Где в вашей пьесе образ врага?» — вопрошает со сцены колоритный Сиплый (Дмитрий Лысенков), а со страниц критических статей некоторые заслуженные театральные критики. Рыжаков и здесь сделал шах и мат, предвосхитив основные претензии тех, кто видел еще спектакль Товстоногова, поставленный через 2 года после смерти Сталина.

В попытке оптимистически посмотреть на вполне себе современную трагедию нынешнего постреволюционного поколения, автор спектакля отказывается искать врага хоть в ком-либо, особенно когда и друг, и враг в нас самих, а не какие-то плохие дядьки пришли и все вот тут так бездарно устроили. И пьеса о революционной борьбе становится историей о человеке — каждом из тех миллионов, перерубленных этой жуткой мясорубкой. Подход к человеку как индивидууму, а не части коллективного общего, навсегда утраченный нами еще после жесточайшей Первой Мировой.

И вот белые-белые мальчики, в белых-белых костюмчиках, с белыми-белыми лицами, вдруг ощутимо до стального привкуса во рту становятся чьими-то малышами-сыновьями, смотрящими остекленевшим взглядом в зал, на поколение, порожденное тем молохом, что стер их, молодых и ничего не понявших, с лица земли. Сбившиеся в кучку фигуры отдаляются от нас, поглощаемые стеной декорации, недопевшие, недоговорившие, недолюбившие…

Прощальный бал распрощался с нами, карета превратилась в тыкву. Лучше бы уж от сифилиса помирали, в самом деле…

Билеты

Спектакль номинирован на 9 премий Золотая маска 2019 и будет показан в рамках фестиваля на сцене МХТ им. Чехова 13 и 14 марта 2019 года.
Информация о билетах на московские показы постановки