READING

Никита Капустин: «Я люблю, когда тяжело. Когда всё...

Никита Капустин: «Я люблю, когда тяжело. Когда всё легко даётся, это не интересно»

Балет или народный танец? Выбор пал на балет, он и привёл Никиту Капустина на сцену Большого театра.

Никита обаятелен. Нет, не так… Чертовски обаятелен! Красиво и много улыбается, смотрит прямо в глаза. Кажется, впрочем, он с этим и не спорит, что ему доставляет огромное удовольствие то, чем он занимается в жизни. На часть вопросов, которые завершают это интервью, ответы были получены после нашей встречи, в период, когда уже не было возможности их задать лично и получить не только ответы, но и заряжающие брызги от волн его позитивной энергии. Но, даже просто читая ответы Никиты на эти вопросы, так и вижу, как в глазах у него бегают озорные огоньки, а по губам – улыбка.

У девочек можно и не спрашивать, как балет появился в их жизни. У большинства всё очень стандартно. Но с мальчиками всё интереснее. Когда Вы начали заниматься и почему?

В своём родном городе – Серпухове – я ходил в различные кружки: народного танца и на балет. В балетном кружке я был единственный мальчик среди множества девочек, и, наверное, это и привлекало меня больше всего. Моим первым педагогом была Елена Андреевна Кавчинская, которая закончила академическое хореографические училище им. А. Я. Вагановой и танцевала в Грузинском театре оперы и балета. Позже в какой-то момент Елена Андреевна посоветовала мне и моим родителям, которые внесли колоссальный вклад в моё обучение, продолжить заниматься балетом уже в Москве, в Академии хореографии. Тогда я ещё не понимал, на что я подписываюсь. И только в первый год учёбы в Академии я понял, что у меня началась совсем другая жизнь и это уже не балетный кружок.

Но Вам продолжало нравиться то, чем Вы занимаетесь, или были мысли на тему «куда я попал, нужно бежать»?

Первое время нравилось. В переходном возрасте были какие-то странные ощущения себя и мысли «зачем всё это», но потом всё опять встало на свои места.

Во время учёбы в Академии Вы жили в интернате. Учёба непростая, ещё и жили не дома – с какими мыслями вспоминаете этот период?

Жить в интернате было просто отлично. Далеко от дома – это даже хорошо: больше свободы, возможностей общаться с друзьями, девочками…

Да-да, про девочек я уже всё поняла.

Это было гораздо интереснее, чем если бы я жил дома. На выходные я ездил домой в Серпухов, поэтому скучать по дому не приходилось. Главное преимущество – быстрее привыкаешь к самостоятельной жизни.

С учёбой тоже связано много хороших воспоминаний. Мы любили с ребятами играть в футбол: делали комок из туалетной бумаги, набивали её в носок и получался мяч. Играли перед занятиями так яростно, что, когда приходил преподаватель, мы были уже все мокрые. Нам конечно не разрешали, ведь мы могли и окно этим «мячом» разбить. Но у нас даже была своя команда, с которой мы играли против команды дворовых мальчишек.

Как Ваши сверстники воспринимали Ваше увлечение балетом? Подростки часто бывают немилосердны, да и вряд ли все хорошо понимают, что балет нечто большее, чем пачки и трико. Не было ли фраз и высказываний, что это не мальчишеское увлечение?

Конечно были, но я всегда мог дать отпор и сказать своё слово. Были и стычки, и драки, в которых в основном сильнее доставалось не мне.

И это всё равно не отвадило Вас от занятий балетом?

Ни в коем случае. Наоборот, было только интереснее сказать: «Нет, ребята, вы не правы».

С какими мыслями заканчивали учёбу в Академии? Какие планы строили?

У меня не было планов попасть в Большой театр и вообще не было каких-то конкретных планов. Я делал то, что люблю, и хотел и дальше этим заниматься. Когда меня пригласили на просмотр в Большой, я, конечно, загорелся. Из других вариантов был театр Станиславского, в Мариинский театр тоже приглашали на просмотр. Но меня сразу после просмотра пригласили работать в Большой театр. Хотя меня всегда коробит, если я говорю слово «работа».

Всё-таки не работа? Что-то большее?

Для меня слово «работа» ассоциируется с занятием нелюбимым делом и холодным офисом, а Большой театр – это дом и что-то очень тёплое.

Вот как раз про труппу Большого театра говорят по-разному: кто-то называет семьёй, кто-то говорит, что атмосфера в труппе не даёт расслабиться.

Да, это так и зависит от многого. Первое время мне тоже было тяжело, но я пришёл в театр не один, с Артуром Мкртчяном (мы восемь лет жили в одной комнате в интернате). С течением времени начинаешь всё больше и больше со всеми знакомиться, общаться. И всё становится гораздо легче. От какого-то негатива или лишних людей я просто отключаюсь. Зачем всё это пускать в свою жизнь?

Общаетесь только с артистами балетной труппы? С оперными артистами, оркестром не пересекаетесь?

Я общаюсь с некоторыми ребятами из оркестра, мы раньше вместе играли в футбол за команду Большого театра. Если бы не это, то мы бы даже и не познакомились, ведь театр огромный.

Расскажите о своём первом выходе на сцену Большого театра.

Это был балет «Онегин», первый акт, крестьяне – очень странный танец с множеством присядок. Даже в большей степени народный, от которого отваливаются колени.

Но в народном танце у Вас опыт с малых лет, поэтому уверена, что всё было хорошо.

Да, так в общем и было. И это были незабываемые ощущения. Но это всегда так: сначала очень большие и яркие чувства и эмоции, а потом ты их уже не помнишь. Когда выходишь на сцену, то во время танца ты забываешь обо всём, вливаешься в происходящее. Исключение, конечно, сольные партии: там такой неописуемый спектр эмоций. В первые годы всегда было очень волнительно выходить на сцену, и даже в кордебалете.

А сейчас?

Сейчас в кордебалете совсем не волнуюсь, настолько это уже вошло в привычку. Когда выходишь на сцену каждый день, то нет никакого напряжения.

В этом сезоне у Вас случилась премьера в партии Абдерахмана в балете «Раймонда». Расскажите о работе над этой партией.

Я её готовил с Анной Ивановной Антроповой и Александром Николаевичем Ветровым. Это два педагога, которые очень помогли мне в работе над этой партией. Александр Николаевич советовал, что нужно посмотреть, чтобы почувствовать нужные эмоции. Махару Хасановичу (Махар Хасанович Вазиев – руководитель балетной труппы Большого театра – прим. LDQ) мою работу мы показывали с Анной Ивановной после «Зимней сказки»: я станцевал первый спектакль, показал партию Абдерахмана и потом вечером был второй спектакль «Зимняя сказка». И через какое-то время я увидел афишу со своей фамилией. И, конечно, нельзя не сказать огромное спасибо Махару Хасановичу за возможность станцевать эту партию.

после премьеры в партии Абдерахмана с А. Антроповой и А. Ветровым / фото Батыр Аннадурдыев

За сколько времени до спектакля узнали о том, что Вас утвердили в этой партии?

Почти за месяц, наверное. И после этого начали с Александром Николаевичем каждый день готовить её уже к спектаклю. В это время были гастроли в Челябинске, мы и там продолжали, хотя условия там были своеобразные.

Как вдохновлялись?

В основном вдохновлялся Абдуллой из фильма «Белое солнце пустыни».

Почему именно этим фильмом и этим персонажем?

Александр Николаевич посоветовал. Он сказал, что это будут правильные эмоции. Ещё смотрел «Царство небесное», изучал образ Салах ад-Дина. За день перед спектаклем слушал арабские молитвы, чтобы найти как можно больше красок, – пять часов пения. Ходил по гримёрке и слушал, настраивался.

фото Батыр Аннадурдыев

Каким Вы видите своего персонажа? Каким Вы его чувствовали, какой он?

Восточный человек, который привык брать своей властью, своим богатством. Он не привык к отказу, к слову «Нет!» – для него это что-то невообразимое. Властный сарацин, который может покорить и получить всё, что увидит и захочет. Он уверен, что ему всё должно отдаться.

Практически после каждого спектакля ведутся дебаты: успел ли Абдерахман завладеть сердцем Раймонды, или она и в мыслях осталась верна де Бриену. Как в итоге получилось в Вашей истории?

Как говорил мне Александр Николаевич: «Она уже почти тебе отдалась, она уже почти в твоих руках, но в последний момент пришёл Жан де Бриен и всё испортил». Я думаю, что у нас всё так и получилось.

Сюжет, к сожалению, не перепишешь, как бы ни хотелось. Насколько эта партия сложна технически?

На репетициях было сложно: в этой партии сильно задействовано дыхание, и она очень сильно «сажает» ноги. Но никогда не думал, что на спектакле будет так сложно.

А почему было сложнее?

На сцене всё получается совсем иначе: адреналин и эмоции зрителя меняют и исполнение. Во время репетиций такой отдачи быть не может. Мне казалось, что я не выдержу до конца. Когда вышел со сцены, то за кулисами сразу же упал: невозможно было даже дышать. Говорят, что это нормально после этой партии. Все из танцевавших эту партию, с кем я общался, говорили, что они испытывали нечто подобное. Были случаи, что людей даже рвало, когда они выходили со сцены. И Александр Николаевич, и Игорь Цвирко говорили, что для них эта партия самая сложная. Именно Абдерахман, а не, например, Иван Грозный или Спартак.

сцена из балета “Раймонда” / фото Батыр Аннадурдыев

Но, в любом случае, очень хорошо, что у Вас появилась эта партия, я Вас поздравляю. Хотели бы повторить?

Да, конечно, хотя в самом конце спектакля и мелькали мысли, что у меня буквально отказывает весь организм. Но сам процесс был очень интересен.

Довольны результатом, который получился: и Вы, и педагоги?

Да, и я доволен, и Александр Николаевич остался доволен. Махар Хасанович сказал, что было лучше, чем на прогоне. А эти слова о многом говорят.

Какие ещё партии были для Вас такими же яркими как Абдерахман?

Тореадор в «Дон Кихоте», танец с барабанами в «Баядерке», Жильбер в «Пламени Парижа». Последнюю партию я выучил за двенадцать часов. Была очень сложная неделя, я ни разу не попадал на класс, а когда в пятницу приехал, то за пять минут до класса мне предложили вечером выйти в партии Жильбера. Я побежал на класс, потом выучил порядок и вечером оказался на сцене. Репетировал, когда ставили свет перед спектаклем. Не было никакого мандража и волнения, которые всегда бывают перед выходом на сцену в сольной партии, думал только о порядке. Но это был очень полезный опыт.

сцена из балета “Баядерка” / фото Батыр Аннадурдыев

Мне ближе именно темпераментные партии: их интереснее готовить, интереснее танцевать, интереснее выходить на сцену каким-то совершенно другим человеком.

Какой балет у Вас самый любимый?

Со стороны исполнителя – «Иван Грозный» и «Спартак». Со стороны зрителя, на мой взгляд, «Иван Грозный» интереснее: там больше глубины, больше решений.

Что-то удаётся посмотреть вне репертуара Большого театра, например, из спектаклей, которые привозят на гастроли или фестивали?

Обычно в это время у меня репетиции. Я занят во всех спектаклях театра, поэтому почти ничего не получается посмотреть. Но удалось посмотреть «Жизель» Акрама Хана. Это было очень интересно.

Приглашённые иностранные хореографы часто работают с труппой. Работа с кем из них заполнилась больше всего?

Мне очень понравилось работать с командой Кристофера Уилдона над «Зимней сказкой»: все очень внимательные и работают без лишнего напряжения. Очень часто во время постановки кажется, что ничего не получится. Но, как только артисты выходят на сцену, всё моментально собирается в одно целое. Видимо, это магия Большого театра.

Расскажите о своих увлечениях.

Футбол, сноуборд, скейтборд.

Скейтборд даже брал с собой в Лондон на гастроли. Отель был в двадцати минута от театра, и я ездил туда-обратно на скейте. Что ещё… Мотоцикл!

Ещё и мотоцикл? Мама что говорит про мотоцикл?

Как-то она ко мне приехала, я привёл её на подземный паркинг, подвёл к мотоциклу и сказал, что это мой. Она дала мне подзатыльник и не разговаривала со мной три дня. А потом я её даже прокатил. Я очень люблю ездить на мотоцикле: десять минут, и я в театре. Если гонщика «не включать», то ничего страшного в этом нет.

Берегите себя! Слишком много у Вас опасных для артиста балета увлечений. Какие-то ещё «правила театра» нарушаете?

Когда мне было лет двадцать, я сделал себе татуировку – волка. Когда Махар Хасанович её увидел, сказал: «Сотри!».

Для спектаклей, в которых нужно выходить с голым торсом, я замазываю татуировку тоном. Была премьера «Клетки» (одноактный балет, хореография Джерома Роббинса – прим. LDQ), во время которой была съёмка. И хореограф попросил сделать так, чтобы татуировку вообще не было видно. Я нанёс тон, потом клей, ещё тон, слой лака, снова тон и сверху пудру. Вообще ничего не было заметно. Да, нужно провести множество манипуляций, чтобы скрыть её. Но она напоминает о важных мне вещах и позволяет зарядиться энергией.

Ещё одну не планируете? Обычно очень сложно остановиться только на одной татуировке. Или каждый раз, когда замазываете эту, думаете, что всё?

Нет, хочу ещё одну. Уже есть идея: она будет совсем небольшая и её будет не видно.

Но Вы ведь не единственный артист Большого театра, у которого есть татуировки.

Нет, конечно. Просто у меня она довольно большая. Сейчас уже все привыкли, и вопросов она не вызывает. Замазываю её в основном сам, чтобы никого не напрягать. И гримируюсь иногда сам, когда у гримёров много работы. Например, всегда сам гримируюсь на «зелёных» спектаклях (так называют последние спектакли на гастролях).

В чём их особенность?

В том, что можно позволить себе сделать на сцене что-то такое, часто смешное, что обычно делать нельзя. Чаще это связано именно с гримом. Например, как-то в балете «Светлый ручей» для партии горца я сделал себе огромную чёрную-чёрную бороду, монобровь, нос побольше. В «Герое нашего времени» у моего персонажа (контрабандист во второй части «Тамань») тёмные очки, но перед танцем я должен их снять, положить и танцевать уже без них. И вот на одном «зелёном» спектакле я танцевал в очках. Как-то один артист, исполняющий фанданго в «Дон Кихоте», в свой последний день работы в Большом театре на первую проходку в спектакле вместо шляпы надел белую каску рабочего сцены. Но никто из педагогов даже не заметил.

сцена из балета “Дон Кихот” / фото Батыр Аннадурдыев

Все эти моменты картину спектакля не меняют, и вряд ли зрители их замечают, но нам настроение они создают.

Сейчас весь мир оказался практически в параллельной реальности. И все пытаются к ней адаптироваться, в том числе театры. Спектакли перешли в онлайн режим. Занятия классом тоже перешли в виртуальный формат?

Вся эта ситуация выбила нас из колеи и надо как-то пытаться к этому приспособиться: раздвинуть всю мебель в доме и делать класс и другие упражнения для общей физической подготовки. Насколько мне известно, сейчас класс дают онлайн для всех желающих артистов. Лично я занимаюсь сам по своей программе, чтобы оставаться в форме.

Артисты балета привыкли к строгому режиму и интенсивному графику: утренний класс, репетиции спектакль. Есть ли режим у Вас сейчас?

Наконец-то можно всё делать, когда тебе удобно! С нашим режимом невозможно было проводить время с семьёй, поскольку все мои близкие живут в Серпухове, и редко удаётся к ним приезжать. А теперь есть возможность заниматься в удобное время, а потом надеть маску, перчатки и дойти за пять минут к родным. Так что сейчас единственный режим – это заниматься каждый день в удобное время.

фото Карина Чаплинская

С какими мыслями Вы переживаете период изоляции: боитесь потерять форму, считаете дни до возвращения в театр или, наоборот, наслаждаетесь неожиданной паузой?

Нет, форму можно поддерживать и потом уже быстро войти в ритм, который был прежде, но в театр уже хочется вернуться, ведь для нас он как второй дом. Теперь каждый день чувствую, что чего-то не хватает. Если бы пауза была недельная, я бы насладился, а поскольку она так долго длится и не понятно, когда закончится, радости в этой паузе мало.

В этот период, когда у Вас стало больше свободного времени, смотрите ли Вы что-то из всего многообразия театральных трансляций, доступных сейчас?

Это уникальная возможность посмотреть на своих коллег из-за рубежа и почерпнуть что-то новое для себя. Прекрасно, что у нас есть такие возможности: быть дома и видеть балеты из ведущих театров мира! Из последнего что меня заинтересовало – это балет «Превращение» Артура Питы в исполнении балетной труппы Royal Opera House по мотивам повести Франца Кафки: сюрреалистический балет, который вводит тебя в некий транс своей хореографией и музыкой.

Посоветовали ли бы Вы мальчику, который только начинает заниматься танцами, балетом продолжать заниматься и связать с этим свою жизнь?

Всё зависит от того, готов ли он психологически и физически всё выносить, не сдаваться, каждый день заниматься, репетировать, не отступать, когда что-то не получается, не поддаваться на соблазны, которые с балетом не совместимы. Многие работают всю жизнь в кордебалете и их это устраивает. Почему бы и нет? Только десять процентов – это способности, а девяносто – это работоспособность. Я знаю очень много талантливых ребят, которые при желании могли бы и премьерами стать, но кому-то уже со школы стало неинтересно, кто-то в театре перестал гореть и хотеть чего-то добиться. Да, это тяжело! Но я люблю, когда тяжело. Когда всё легко даётся, это не интересно.

Беседовала Юлия Фокина