Ксения Дудникова — звезда нового поколения. Ее героини — сильные, цельные личности, полные гордого достоинства и огромной силы. В них многое от самой певицы, жизнь которой полна ярких и драматичных событий. Она родилась в Андижане (Узбекистан), откуда после развала СССР семье пришлось перебраться в Краснодарский край. В 17 лет Ксения уехала в Москву учиться музыке, самостоятельно заработав себе на поездку. «Москва слезам не верит» — и в послужном списке Ксении работа сначала и курьером, и риэлтором. Но огромный талант и огромный труд, и немного удачи — встреча с импрессарио Аланом Грином, — позволили справедливости восторжествовать. Сегодня Ксения уже уверенно прописалась на мировых оперных площадках, и число операманов, покупающих билеты «на Дудникову» увеличивается во всем мире. Париж, Москва, Лондон, — ее удивительной красоты меццо-сопрано завоевывает мир. Москва сразу обратила внимание на Ксению и полюбила. Обычно привередливые московские меломаны радуются каждому появлению Ксении на столичных подмостках, с радостью наблюдая за ростом ее мастерства. «Звезда с соседней улицы», добившаяся всего только трудом и талантом, как будто лишенная всех атрибутов звездности. Она почти не появляется в социальных сетях, ее лицо сияет свежестью без гламурного макияжа, она воспитывает дочку и поет в ванной.

Беседа с Ксенией состоялась в самом начале марте…. Сейчас многое из того, о чем говорили, пока отложено, но мы надеемся на скорое возрождение театральной жизни и осуществление всех планов!

Наш разговор мы начали с совсем недавнего появления Ксении в Большом театре.  14 февраля состоялась громкая премьера оперы «Садко» Римского — Корсакова, в постановке одного из культовых режиссеров современности Дмитрия Чернякова.

Ксения, поздравляю Вас с блестящей премьерой. Спектакль вызывал споры, но Ваша Любава была принята московской публикой с безоговорочным восторгом. Это ведь Ваша первая работа с Дмитрием? 

Несколько лет назад у меня был шанс поработать с Дмитрием в спектакле «Евгений Онегин», но в это же время Александр Борисович Титель предложил мне спеть «Кармен» в Екатеринбурге, и между Ольгой и Кармен – сложный был выбор, – я выбрала Кармен.

сцена из оперы “Кармен” / Екатеринбургский театр оперы и балета. Фото: Елена Легкова

В этот раз Дмитрий Черняков увидел меня в партии Любавы, я не была свободна на даты репетиций и представлений, но мне так захотелось поработать в «Садко», поэтому я отменила уже имеющийся контракт.

Многие артисты в самых восторженных тонах отзываются о работе с Дмитрием Черняковым, каковы Ваши впечатления? Как Дмитрий работает с артистами? Он учитывает их индивидуальность, или рисует образ, в который артист должен вписаться?  

Я прочитала чудесный эпитет — «черняковозависимые» — так вот, я пополнила ряды «черняковозависимых». С Черняковым работать потрясающе интересно, он фантастический, необыкновенный. И актер с большой буквы, он феноменально может показать, например, меня, хотя мы с ним очень разные. Роль он выстраивает исходя из органики артиста и дает возможность воплотить его идеи, основываясь именно на своей натуре. Таким образом, каждый играет, что имеет. Главных героев в «Садко» окружает архаика, но мы в современных костюмах, и отношения между нами современные. Основной идеей спектакля был квест, в котором участвуют изначально незнакомые люди… Было важно показать настоящие, живые, сиюминутно возникающие эмоции и реакции, и Дмитрий вытаскивал их из нас.

Мне очень нравится этот спектакль, идею, заложенную в нем, я не трактую как идею какого-то стеба…

Ваша партия — Любава, брошенная жена, нашедшая в себе силы понять и принять мужа обратно.

Сама партия не самая сложная, без особенных вокальных трудностей, в ней нет супер-верхних нот, она не требует супертехники, но партия значимая, ее в Большом театре пели Синявская, Архипова, Образцова… Здесь много интересной драматической игры, и я рада что теперь она есть в моем репертуаре.

сцена из оперы “Садко”/ Большой Театр. Фото: Дамир Юсупов

Дмитрий Черняков — ярчайший представитель режиссерской оперы, которая сейчас завоевывает все больше сторонников — зритель хочет не только слушать музыку, но и увидеть какие-то новые смыслы, концепцию, небанальную историю. Как Вы относитесь к этому тренду?  

Сейчас опера поменялась. Мне очень интересно работать в спектакле, когда появляется возможность не быть собой, поиграть с собой, особенно когда хочется поменять на молекулярном уровне устройство своей души! Для меня это гораздо интереснее, чем просто выйти на авансцену и ручками поразводить. Гораздо интереснее партии, в которых надо перевоплотиться, донести идею, а не просто стоять и петь «от себя».

Режиссерская опера не всегда проста для вокалистов, требуется определенная форма… 

Форма нужна вне зависимости от режиссера. Это силовая профессия. Если ты не выспишься — у тебя не будет голоса, если ты не поел — у тебя не будет голоса. Всегда надо держать себя в форме. Вот у Чернякова в «Садко» — мы с ужасом смотрели, как Надежда Павлова — Волхова довольно долго бегает, а потом сразу поет. И у самого Садко много движений. Конечно, есть моменты в технике  — чтобы хорошо взять верхнюю ноту — надо остановиться и не совершать никакого действия, и я обычно настаиваю на таких вещах.

Иногда режиссерская опера предполагает провокации. Насколько далеко Вы готовы идти за режиссером? 

В принципе, я практически на все готова ?, только не петь голой. Я знаю артистов, которым все равно. Но для меня такое неприемлемо, и я не понимаю — зачем это…

Есть режиссеры, с которыми Вы мечтали бы поработать? 

Была мечта поработать с Черняковым, она осуществилась. Я надеюсь, что не в последний раз! Интересен Кристоф Лой, я у него была на прослушивании. Он не просто прослушивает голос, он тебя мнет как пластилин, чтобы понять, на что ты годен.

Очень нравится Лотте де Бир, которая ставила в Штутгарте «Дона Карлоса» Верди, очаровательная женщина, живая, у нее неординарный мозг, она гениально объясняет, потрясающе включена в процесс репетиций, такая самоотверженная — может даже лечь на пол, если надо что-то показать. В следующем сезоне она будет режиссером «Аиды» в Париже, в которой мы будем участвовать с Еленой Стихиной.

Расскажите пожалуйста о штутгартском «Доне Карлосе» — в этом спектакле в прошлом октябре Вы впервые спели Принцессу Эболи

Я фанат «Дона Карлоса», считаю, что это лучшая вердиевская опера, где почти каждый эпизод — шедевр. Партия Эболи — важнейшая в меццовом репертуаре, это партия мечты, но она — на преодоление. Я шла к этой партии сложно и долго, боялась ее, даже в Консерватории никогда ее не пела и планировала приступить «когда-нибудь потом». И вдруг получилось, что я участвую в этом замечательном новом спектакле.

сцена из оперы “Дон Карлос”, Штутгартская государственная опера, 2019. Фото: Маттиас Баус.

О том, что подписан контракт, я узнала за 3 месяца до премьеры и за 2 месяца до начала контракта. Известно, что «Дон Карлос» существует в двух музыкальных версиях — итальянской и французской — на двух языках. В Штутгарте музыка из итальянской версии, а текст — на французском, а так как я не пела арии, а только знала на слух итальянский вариант, — для меня это был челлендж. Я приехала, когда в Штутгарте уже начались репетиции, с тяжелым сердцем, неуверенная в себе и была готова даже отказываться и платить неустойку. Первые две недели я не видела ничего, ни города, ни окружения, приходила в театр каждый день и тренировала си бекар. Состояние было ужасным, я чувствовала себя маленькой девочкой, которая ничего не умеет. Когда ты только учишься петь и брать верхние ноты — попадаешь в головной резонатор, и у тебя начинает болеть голова. С опытом и практикой это состояние пропадает, но здесь я пережила его вновь. Я мучалась 2 недели и только на третью неделю у меня начало получаться, и я смогла оценить красоту Штутгарта ?.  Конечно, это опасно, так попадать в роли, «краеугольные» для любого меццо-сопрано. Но у меня все так в жизни происходит.

Есть эмоциональные точки соприкосновения с Эболи?  Это ведь почти отрицательный персонаж — соблазнила Короля, оклеветала Королеву… Правда, потом раскаялась. 

Эболи близка мне тем, что она сильная женщина. Очень сильная, как и большинство меццовых партий. То, что заложено и в голосе, и в характере. То, что дается от природы, когда ты вступаешь на путь оперного певца, особенно меццо-сопрано. Это современный характер — карьеристка и self-made. Я оправдываю Эболи, потому что могу ее понять, и даже сталкивалась с такими женщинами в жизни. Сама я так никогда не поступала, но видела и знаю, как себя оправдывают в таких ситуациях. Вообще очень многое заложено в этом образе — можно играть бесконечно, копать и копать. Это только первая моя Эболи, подождите! Как и Кармен, она может быть разной.

Кстати, о Кармен — еще одна культовая партия для меццо-сопрано. Вы пели ее в разных интерпретациях, у разных режиссеров. Я видела Вас в свое время в постановке Екатеринбургского театра (режиссер А.Б. Титель), и тогда Ваша юная Кармен показалась очень … чистой, непорочной. Потом, с накоплением Вами жизненного опыта она стала меняться…Так какова же она? 

сцена из оперы “Кармен” / МАМТ. Фото: Олег Черноус

Это очень трудный вопрос — какая она, потому что она любая. Все зависит от задач, которые ставит режиссер. Александру Борисовичу Тителю нравилось, что я предложила небанальную трактовку: Кармен — девочка, все действия которой можно оправдать в силу характера, какой-то эмоциональной незрелости. Со временем, конечно, наращивается образ, каждое меццо-сопрано должно найти в себе свою Кармен. Интересно, что, когда я была девочка-Кармен, это сказывалось и на вокале, пела на полутонах, что было очень тяжело, потому что нельзя так Кармен петь, и вот от постановки к постановке я искала что-то свое, свою форму. Я не могу сказать, что сейчас я играю femme fatal, но я сильная энергетически и играю сильную героиню, которая может быть лидером. Не просто условную женщину с красивыми формами, на которую все западают — нет. Такую «другую» Кармен, которая покоряет не только сексом, а, например, интеллектом.

В прошлом году Вы именно с «Кармен» дебютировали на Арена ди Верона, как Вам ощущения? 

Сумасшедшие! Первый спектакль был как в космосе! Хотелось спрятаться! 16 тысяч человек публики — это провокация! Я пела практически а-капелла. Потому что ветерок подул — оркестр унесло, ты рот открыл — твой голос унесло, ты себя не слышишь, ты не понимаешь, — в  тоне  звучишь  или нет, ничего нет на сцене, никаких микрофонов ни у кого, только стоят усилители оркестра по авансцене, чтобы хоть что-нибудь до нас долетало,  больше ничего, все своими силами, своими связками. У меня там было 8 спектаклей — я потом 2 месяца восстанавливалась. Из-за того, что ты себя не слышишь, голос начинает увеличиваться, когда я приехала петь в Штутгарт мне агент сразу сказал: «Ксения, у тебя стал огромный голос»!!!» А каким он должен был стать после Арены…

Получается, что петь на Арене полезно для развития голоса?

Нет, не полезно. Голос увеличивается — это опасно, особенно за короткие сроки. Я два месяца собирала голос обратно, чтобы его сфокусировать. потому что такой голос годится не для каждого помещения и не для каждой партии. И Кармен нельзя петь таким голосом.

Это престижная сцена для певцов?

Колоссально престижная, каждый певец хочет ее иметь в послужном списке. Я сходила на все спектакли, которые шли в период, когда я готовила партию… Арена — это испытание. Можно считать сколько угодно, что ты гениальный и звездный, с суперкрасивым голосом. Но выходишь на Арену — и с первой ноты сразу понятно, что ты из себя представляешь, как владеешь своим голосом, какая у тебя проекция звука в зал, все слышно, обнаруживаются сразу все вокальные технические проблемы.

Певцы говорят о комфортных и удобных сценах. Какая сцена является таковой для Вас? 

Если выбирать из сцен Москвы, то Историческая сцена Большого Театра. Я чувствую, как мой голос там раскрывается. Это загадка, — большинство певцов считают, что акустика Исторической сцены плохая, петь невозможно, а для меня — идеальная акустика, всегда «попадаю четко в цель». Я себя слышу, мне возвращается отзвук, в том числе и при полном зале, который обычно «суше» по акустике! Ощущение, что эти стены мне помогают петь. В Америке я еще не была, а в Европе очень нравится петь в Опера Бастий в Париже.

Парижская опера заставляет говорить о себе не только по творческим поводам, но и по таким разочаровывающим зрителя, как забастовки текущего сезона. Ощущение, что «потерпевшие» — не только зрители, которые приезжали на спектакли со всего мира, но и артисты, получавшие уведомление об отмене спектакля в день его проведения, часа за два-три до начала. 

Это тяжелая история. Артисту надо подготовиться. Я в день спектакля сплю до двенадцати часов. В двенадцать я просыпаюсь и начинаю «разбалтываться», созваниваться со всеми, потом начинаю эмоционально настраивать, накачивать себя, и когда спектакль отменяется — ощущения ужасные, это все равно как в прыжке ты резко ударяешься о землю. Хотя в финансовом смысле артисты и не пострадали, но мы же поем не только ради денег… мы хотим петь, играть, мы реализуем себя. И еще — свежий спектакль должен «вкататься», а если образуется пробел — это все равно что снять колеса у машины… Певцы, конечно, не будут отказываться петь здесь, потому что Парижская опера всегда выполняет свои финансовые обязательства перед певцами, здесь всегда звездные артисты, дирижеры, постановщики. Будем надеяться, что таких обидных ситуаций удастся избежать в будущем.

Вы сейчас поете по всему миру, который работает по системе «stagione», когда театр набирает артистов на блок спектакля. Для Вас это комфортно, или больше привлекает работа в одном театре? 

В условиях одного театра может происходить деградация артиста. В стаджионе — больше жизни и перспективы. Когда ты ездишь, взаимодействуя с разными партнерами, дирижерами и постановщиками, выступая на разных сценах — это колоссальное развитие для певца. Вот в Штутгарте у нас феноменальный каст! Артисты роскошные и люди потрясающие. Если бы не они — я бы Эболи не спела. Я многому учусь у коллег — и не только у меццо, но и у теноров, баритонов — когда слышу интересную техническую «штучку», — пробую, внедряю. И очень круто работать со звездами, с профессионалами. Большое впечатление произвела Анжела Георгиу, которую многие ругают за якобы вздорный характер. Я встретилась с ней на постановке «Адрианы Лекуврер» в Лондоне, — потрясающе душевный добрейший человек, безо всякой короны, я очень ее смущалась, сидела в уголочке. На четвертый день она подошла ко мне и спросила: «А ты почему со мной не фотографируешься? Не знаешь, кто я?»  Она — чудо. Классно работать, когда суперзвезда оказывается приятным человеком. Бывает и «дивинизм» к сожалению, у некоторых певцов — от слова «дива» — как только ты включаешь диву — перестаешь быть нормальным человеком. Такие звезды могут приехать впритык к спектаклю, который они якобы знают, и не выполнять мизансцены, импровизировать, сбивая всех… Всякое бывает…

Незабываемый, к сожалению, ушедший великий дирижер Марис Янсонс. Я с ним работала в Зальцбурге, пела в «Леди Макбет» Сонетку. Какой он был умница, какой нежнейший человек, какой такт и культура общения со всеми, таких уже нет, таких не делают, очень жалко.

У Вас есть вокалисты, которые служат Вам образцом?

Архипова и Образцова. Русский репертуар я сверяла по Архиповой. Ее исполнение можно сверять с клавиром — до паузы, до точки, до нотки— всегда все идеально. Чистейшее исполнение. Итальянские коллеги открыли мне Лючану д’Интино, сказав, что мой голос похож на нее один в один, она поет феноменально Дона Карлоса. Вот по ее записям в том числе осваивала Эболи.

Современный оперный певец отличается от звезд прошлого. Сегодня артисты поют в разных странах, сложные партии, иногда несколько дней подряд, прямо с самолетов… Успеть все, заработать, пока приглашают — это реалии нашего времени. Но не влияет ли такое количество на качество…  Каково Ваше отношение к этой практике? Позволяете ли себе такое? 

Я не могу себе этого позволить чисто физически. Мне не подходит этот режим, я такого не выдерживаю. Даже не столько по состоянию физики, а по состоянию души. Мы пели «Хованщину» два дня подряд, мне было очень тяжело, потому что Марфа — эмоционально тяжелая партия. Сложилась ситуация, когда вроде и голос звучит, а ты не зажигаешься, импульса нет. Это колоссально выматывает.

сцена из оперы “Хованщина” / МАМТ. Фото: Сергей Родионов

Вдохновение Артиста — такая тонкая вещь. Что может Вас вдохновить на спектакль?

Я очень люблю ходить в другие театры, в драматические, я зажигаюсь от талантливых спектаклей! Я говорю себе после таких спектаклей: «Люди не зря работают, они несут и культуру, и гражданскую позицию, и делают это феноменально! Соберись, не ной, а то «устала, хочу на море… Нет! Иди и работай!»

А что такое для Вас удачный спектакль? 

У зрителей и артистов он разный. Бывает, что нарушается обратная связь. Совершенно непонятно почему, когда ты совершенно отвратительно поешь — и не можешь ничего сыграть — тебе аплодируют как Богине. А вот в день, когда ты в идеальной форме, все ноточки взял, все идеально спел — отыграл — холод из зала. Как это происходит — не знаю до сих пор.  Иногда мое восприятие совпадает со зрительским — такие дни хорошие.

Я жесткий критик себя самой, я не бываю довольна никогда, меня за это ругают педагоги. Меня записывают в зале, чтобы зафиксировать ошибки и после спектакля я всегда спрашиваю, «что было не так»? Потому что, что было «так» — я и так знаю… Хороший, удачный спектакль — это когда мама звонит и спрашивает «как прошел спектакль», а я говорю — «ничего».

А чьим мнением после спектакля Вы интересуетесь?

В это дело нельзя впускать всех подряд. Потому что это чревато или тем, что тебя будут бесконечно захваливать, а это путь в никуда, или тебя будут троллить. А народ у нас любит делать и то, и другое. У меня есть пара проверенных друзей. Но в первую очередь я прислушиваюсь, конечно, к педагогам.

Очень много уже сказано про роль педагога в жизни артиста….

Безусловно! Но я так выстраивала свою деятельность, что, если я переставала находить общий язык с педагогом — уходила. Я знаю очень много тех, кто сидит и терпит, или родителям неудобно сказать, что ребенок теряет голос. Если я чувствую, что мне некомфортно, что после урока голоса нет — я ухожу, надо выбирать педагога, который будет бережно относиться к твоему голосу, потому что операции дорого стоят и голос может не вернуться вообще. Я проявляю жесткость в этом плане. Вячеслав Николаевич Осипов привел меня в театр Станиславского в 19 лет, когда мне было нечего есть. У него своя феноменальная школа. Он занимался со мной бесплатно или за минимальные деньги, помог устроиться в хор МАМТ, но на каком-то этапе я ушла от него, потому что какие-то воспитательные меры меня не устроили… Я хочу на уроках вокала заниматься только вокалом. Вячеслав Николаевич очень сильно обиделся, и я до сих пор ругаю себя за то, что не удалось объясниться…

Ваш путь в профессию не был усыпан розами…

Наверное, за это и любит публика ?. У нас очень самоотверженная профессия. Чтобы быть оперным певцом — надо очень много вкладывать не только сил, но и средств. Ты все силы отдаешь этой профессии, чтобы научиться, но занятия с педагогами стоят денег, поездки на прослушивания и конкурсы, где тебя могут заметить тоже. Поэтому в этой профессии остаются либо люди, которым хорошо помогают спонсоры или родители, либо те, которые сильно любят свое дело и готовы ради него на все, к коим отношусь я. У меня спонсоров нет, я всего добиваюсь сама. У нас неблагодарная профессия с очень субъективными оценками — одному ты нравишься, другому нет. Приезжаешь в одно место и все в восторге — «какая у тебя потрясающая техника». Приезжаешь в другое место, тебя спрашивают: «А у тебя вообще есть педагог»? Это такие условные вещи, даже для профессионалов.

Но сейчас многое позади, и вы «приняты» в самых престижных оперных домах

Я делаю свою работу, которую очень люблю. Пока каких-то бонусов я еще не получаю, я работаю и зарабатываю деньги, чтобы содержать свою семью. Меня никто не воспитывал как принцессу. Суперзвездой я себя не чувствую, если я это почувствую — это будет конец карьеры. В чем проявляется звездность?

Может, в ощущении — «я не такая, как все»

Мне как раз за счастье быть такой, как все. Не люблю пиариться, чтобы зафиксировать свой статус. Не люблю к себе внимания, не люблю, когда меня захваливают. Пока мне даже сложно попросить билеты на спектакль… Я считаю, что люди должны относиться друг к другу с уважением, вне зависимости от статуса, и меня удручает, когда люди меняют к тебе отношение, узнав, что ты певица.

сцена из оперы “Аида” / МАМТ. Фото: Сергей Родионов

Каким Вы видите венец своей карьеры, когда Вы сможете сказать, что полностью реализовались как певица, сделали то, за чем пришли в оперу?

У нас очень сложная профессия и в этом смысле — достичь удовлетворения своей деятельностью. Одну и ту же роль можно делать бесконечно и по-разному, поэтому удовлетворение — нехорошее слово для артиста. Я очень боюсь состояния, когда я не хочу петь. Оно у меня бывает, если я очень сильно устала или разочарована, или если не сходишься с дирижером эмоционально, раздражаешься, и это мешает работать, потому что вместо того, чтобы наслаждаться, ты тратишь энергию на то, что злишься.

Может быть, когда я спою все, что хотела бы спеть, а я хочу спеть Далилу, Шарлотту в «Вертере», много разной музыки хочу спеть, и камерной в том числе… Думаю, еще не скоро придет время, когда я успокоюсь. Наверное, когда я созрею до преподавания, желания научить — это и будет венцом моей карьеры оперной певицы.

Слушаете ли Вы обычную музыку, не классику?

Я всеядна, я могу слушать рок, джаз, иногда и поп-музыку. Эстрады как таковой классической уже нет, лишь иногда бывают симпатичные вещи. Я фанатка Radiohead, это сильная музыка, глубокая, насыщенная смыслами, и еще я очень люблю рок шестидесятых годов.

А в душе поете? 

Обязательно!  Там отлично распеваться, теплый пар, который все увлажняет, идеально! Бедные мои соседи, они ужасно страдают, потому что я люблю учить дома. С часу до трех, согласно «закону о тишине» я не пою, но бывает, пою ночью. У меня электронное пианино, которое можно приглушить, и я занимаюсь. Десять лет я жила на съемной квартире, и все соседи знали, что я — оперная певица, потому что по ночам занималась. Как-то раз мне надо было выучить «Реквием» Верди, и это был мой первый контракт в Риге, я с нуля, от испуга, без перерывов, выучила его за четыре дня. Когда я через четыре дня пошла в магазин, мне консьержка говорит: «Ксения, у Вас такой красивый голос, но можно ночью поспать?»

Беседовала Инесса Аршинова