Марина Брусникина – театральный режиссер и художественный руководитель театра «Практика», педагог и заведующая кафедрой сценической речи и вокала в Школе-студии МХАТ. Заслуженная артистка России и лауреат премии Станиславского. Регалии можно перечислять бесконечно, а перед редакцией LDQ она предстала как тонкий и глубокий собеседник, совершенно по-своему чувствующий окружающий мир и драматургию, как современную, так и классику.
Мы поговорили с Мариной Станиславовной о её последних премьерах, работе с семейством Ефремовых, ритмах Некрасова, а еще немного о светлячках и деревьях.
Марина Станиславовна, для начала хочется поздравить Вас аж с двумя премьерами. Удалось побывать на обеих, они абсолютно разные – это «Мороз, красный нос» и «Посадить дерево». Вы их выпустили почти одновременно, с разницей меньше месяца. Как это удалось и как Вы сочетали работу над ними?
Внутренняя подготовка, договоренности, поиск команды – все это начинается гораздо раньше, чем сам выпуск. Поэтому удается маневрировать между двумя идеями. «Посадить дерево» мы начали репетировать очень давно, блоками, подстраиваясь под Михаила Ефремова. У него свой график, он нам давал какие-то дни каждый месяц. Я расставляла приоритеты: сейчас есть Миша, значит я занимаюсь этим, Миши нет – занимаюсь тем. «Мороз, красный нос» в основном складывался в голове, в разговорах, в работе над пространством с художником Ксюшей Перетрухиной и с композитором Алексеем Сюмаком. Основной репетиционный период – это месяц перед премьерой, когда разучивался музыкальный материал. Мы перешли в это пространство, и в тот месяц я почти не занималась «Деревом».
Так сложилось, что «Мороз, красный нос» был запланирован гораздо раньше, а потом появилось предложение Леонида Семеновича Робермана, возникла идея поставить пьесу Алексея Житковского «Посадить дерево», и Миша Ефремов дал именно эти сроки на январь.
А как Вы нашли эту пьесу?
Леонид Семенович пришел с предложением о совместной работе, а пьесу предложила я. Сначала речь шла о том, чтобы я сделала что-то в театральном агентстве («Арт-партнер XXI» – прим.ред. LDQ) после того, как Роберман посмотрел спектакль театра «Практика» «Человек из Подольска Сережа очень тупой». Я сказала, что мой интерес – сделать что-то именно в «Практике», если это возможно в рамках совместного проекта. Он на это пошел, и я ему очень благодарна. Все финансирование взял на себя Леонид Семенович. Я сказала: «Поскольку это театр «Практика», театр современной драматургии, то давайте я найду современную пьесу для хороших артистов».
Из того самого портфеля с современными пьесами, который у Вас лежит?
Конкретно эта пьеса – нет. Она прошла ранее мимо меня, но есть такой замечательный человек – Павел Руднев, который мне часто помогает, присылая пьесы. Он мне прислал, кажется, шесть названий, и все шесть были очень интересные, а две так просто замечательные. Одна и была «Посадить дерево».
Когда я прочитала пьесу, тут же дала ее Леониду Семеновичу. Он сразу согласился. И дальше уже я предложила поговорить с Мишей Ефремовым. Было понятно, что если он согласится, то это очень будет хорошо для нас для всех.
Продюсерский проект подразумевает, что кроме театра «Практика» спектакль идет в театре Пушкина, театре Моссовета и, если не ошибаюсь, еще в «Содружестве актеров Таганки».
Да, театральное агентство Леонида Робермана имеет возможность арендовать большие площадки. Для нас, театра «Практика», очень интересно и важно иметь спектакль, который можно играть не только на камерной сцене.
А как спектакль масштабируется? Создается ощущение, что он очень камерный
На большой сцене он смотрится иначе. По-другому воспринимаются декорации Николая Симонова, все решения работают иначе. На маленькой сцене он сконцентрирован в пространстве, на большой, наоборот, больше воздуха. Я не боялась, что при разнообразии площадок спектакль что-то потеряет.
У исходной пьесы есть подзаголовок “Шутка в одном действии”, на афишах театрального агентства «Арт-партнер XXI» стоит подпись «не драма». А как Вы для себя ее определяете?
Это пьеса о непонимании, о попытке понять, о борьбе с догмами и представлениями, о том, что все не так как кажется.
Продолжая о пьесе. В ней я нашла лишь упоминание «жужжат жучки»: как родились Ваши очаровательные светлячки? Какой-то совершенно потрясающий образ.
Во время репетиций все время возникают идеи-идеи. И кто-то пошутил, кажется, Миша кого-то передразнил. Мы подумали, что светлячки могли бы так говорить. Я за это сразу ухватилась, решила, что это нужно делать обязательно и обратилась к ребятам, которые занимаются саунд-дизайном (Алеше Золотовицкому, который также играет в этом спектакле, и его другу Артему Клименко). В тот момент как раз шли репетиции хора «Мороз, красный нос». Ребята попросили девочек-вокалисток записать светлячков. А фразы светлячков придумывались всеми вместе – мы пытались понять, на что и в каком моменте могла бы быть реакция. Спасибо, что вы это увидели и поняли.
Перед началом основного действия зрителя ждет монолог режиссера. Почему Вам как создателю спектакля было важно настроить зрителя на нужный лад столь необычным способом?
Когда я выхожу перед красным занавесом, срываю аплодисменты. Очень странная реакция при этом возникает в зале: половина людей недоумевает, а половина закатывается от хохота. В этом и была цель.
Миша все время со мной репетирует, все время рассказывает, как я должна это делать. Я смеюсь: «Ну ты мне мстишь просто: я тебе говорю как, а ты мне». Но нам просто очень важно, чтобы возникал этот момент абсурда, потому что, конечно, в пьесе он присутствует и хочется настроить зрителя на это. Но тут не скажешь однозначно. С другой стороны, ведь действительно никто не знает как это делать, действительно это сложное дело – посадить дерево, вырастить человека, вырастить спектакль.
Я, когда нашла его в интернете, не поверила, что это реальный текст. Ни одному юмористу это не под силу.
То есть он из какого-то учебника по садоводству?
Абсолютно. Из интернета: «Как посадить дерево. дачный участок».
Вообще, история любопытная была, и работа такая дружная. Коля Симонов, наш художник, создал особое пространство. Я понимала, что можно взять эту пьесу, дать хорошим артистам и всё. Это называется «вышли два артиста, постелили коврик»: можно играть без ничего. Но потом я обратилась к Коле Симонову, с которым мы давно работаем и выпустили много спектаклей. «Коля, здесь такая сложная задача, здесь нет ничего, но нужно чтобы что-то было». Мне казалось, что очень важно придать этому стилистику небытового театра. Потому что пьеса совершенно небытовая. И Коля пришел с идеей сделать светящееся поле, которое живет своей жизнью. Оттуда уже возникли светлячки, ведь это отдельный космос со своими голосами, куда приходят люди, начинают разбираться со своими проблемами, а тут и без них жизнь шла и будет идти. Мне очень понравилось это решение. Вопрос состоял лишь в том, что это будет очень дорого. И когда Леонид Семенович сказал «да», мы сначала своим ушам не поверили, потом очень сильно еще раз его поблагодарили, что он на это пошел. Плюс у нас же два варианта декораций есть: для малой сцены и большой.
И поле становится больше... Когда смотришь на него в конце спектакля, недоумеваешь как ты не заметил вначале того, чем оно является. Вроде один раз считал и должен успокоиться, а оно каждый момент разное.
А там в конце еще возникают эти корни. Когда Коля нашел их, написал: «ты не представляешь, что это» и присылает мне картинку корней деревьев. Я сказала: «Коля, это же кровеносная система».
И это отражено на афише в самой «Практике».
Да. Корни деревьев под землей – это кровеносная система человека
Вернемся к главным героям. Вы уже говорили в интервью, что, прочитав пьесу, видели в главной роли только Михаила Олеговича. И в спектакле он воистину оживляет каждую фразу. Почему сына играет именно Николай?
С самого начала мы решили, что хорошо бы это были настоящие отец и сын. У нас был целый список таких пар, (улыбается). Но мы понимали, что, если согласится Ефремов, решение будет принято сразу. Я совершенно не ожидала, что он согласится, так как у него совершенно другой график, своя жизнь, своя занятость.
И он достаточно давно не играл на малой сцене.
Да, для него это такое испытание. Он все время мне говорит: «Я не понимаю, мне тут тесно!». Но пристраивается уже (улыбается). А уж когда Миша согласился… Там такой выбор сыновей. Просто Никита уже гораздо старше, а Николаша очень годится и по возрасту, и по индивидуальности.
До спектакля и правда был вопрос «почему не Никита», но после просмотра он сам по себе отпал.
Ну вот видите. Николаша замечательный, и мне хотелось, чтобы он с нами поработал.
Насколько сложно было создавать на сцене пару «отец-сын»?
Это очень трудно. Мне казалось, что моя задача – создать комфортные условия для Николая. Потому что Миша, особенно поначалу, пытался контролировать, подсказывать, влиять на него. А мне с первых шагов показалось, что он всё сам так хорошо понимает, что, если его отпустить и создать ему комфортную обстановку, чтобы он не чувствовал себя ведомым, то всё будет складываться. И корректировать его нужно мягко. Важно, чтобы он верил в себя. Вот то, чем я всё время занималась. Конечно, я уверена, что домашняя режиссура была, но в какой-то момент Миша отпустил ситуацию, понял, что Николай не подведет. И всё стало проще.
Работать с таким человеком как Михаил Ефремов очень трудно, так как он сам про себя всё хорошо знает: как нужно, как он может. На всё у него есть своя точка зрения. У нас еще у обоих достаточно буйные характеры, и мы часто схлестывались, извинялись потом друг перед другом. Работа была яркая. И это было огромное счастье.
Давайте поговорим и о недавней премьере «Мороз, красный нос». Я в детстве совершенно не любила это произведение Некрасова, и Вы для меня его заново сейчас открыли. Как родилось решение полностью убрать мужские персонажи, оголить текст?
Эта история началась давно. Я увидела корешок книги «Мороз, красный нос» на полке и подумала, что нужно перечитать ее. Открыла, прочитала. Книга лежала у меня под подушкой, я не могла спать ночью. На следующий день стала учить наизусть какие-то куски. На меня эта история произвела уникальное впечатление тем, что мы не представляем, о чем это на самом деле. И есть эти штампы: какая-то детская история про крестьянку. У меня возникло желание бороться со штампами. Была мысль сделать моноспектакль, ведь по сути это история одного человека. В той части, где Дарья идет в монастырь, я услышала ритмические рисунки, будто совсем несвойственные Некрасову. Я слышала много звуков, стука топоров, видела бесконечный белый цвет. Это очень насыщенное произведение. Впоследствии идея трансформировалась в создание монооперы для актрисы «Мастерской Брусникина» Яны Енжаевой. Пригласили композитора Алексея Сюмака, затем подключилась Ксюша Перетрухина, потрясающий художник. В результате получилась камерная опера. За время, прошедшее с момента появления идеи, в театре появилось музыкальное направление, был создан ансамбль, он и принял участие в спектакле. И мы поселились в «Практике», так как хотелось делать спектакль именно в маленьком пространстве.
Заняты все помещения «Практики»: зритель по ним бродит и оказывается в холодном лесу.
У нас замечательная сценография. Ксюша придумала деревья, а какая музыка потрясающая!
После спектакля в голове звучит фраза «Здесь только камни не плачут», она не отпускает.
Да, она из большого эпиграфа. Когда я начала собирать либретто, многое из поэмы не взяла, как и известную фразу «есть женщины в русских селеньях». Но этот эпиграф такой мощный, такой страшный, про болезнь, про умирание. Я мучилась, не могла ни от чего отказаться. Прислала Леше Сюмаку текст, в котором эпиграфом стояла фраза «Здесь только камни не плачут». Спустя какое-то время он мне позвонил и сказал: «Все, я написал «здесь только камни не плачут». Теперь все в порядке».
Это очень сложный спектакль, если определять его двумя словами, то это «оголенный нерв». И человека нужно подготовить перед просмотром, чтобы он пришел в правильном состоянии.
Мы очень долго не понимали, как сформулировать для pr-отдела аннотацию. В какой-то момент я пришла и сказала: «Слушайте, нужно откровенно ничего не боясь написать, что этот спектакль о смерти». Мы можем это писать. Мы идем на это. Да, этот спектакль может вас оттолкнуть.
Хорошо, если зрители станут читать аннотацию
Да-да-да. Но так ведь и есть, спектакль об этом. Но зрителя не должно это пугать, так как его ждет мощное художественное впечатление.
Марина Станиславовна, а как зритель, за чем Вы сейчас следите в театральной Москве?
Мне интересно, что происходит в «Мастерской Брусникина» и в театре «Практика», это понятно. Очень интересно всегда, что делают Юрий Бутусов, Дмитрий Крымов. Такие разные люди. Сейчас я, конечно же, всем рекомендовала бы идти на «Бориса» Крымова. Из последнего – это мое самое сильное впечатление.
Вы очень востребованы. Руководите «Практикой», являетесь помощником Сергея Васильевича Женовача в МХТ и куратором-идеологом мхатовских вечеров «Круг чтения» и «Память места», список театров, где вы ставили, уже превысил десяток. Что и где ждать нам от режиссера Марины Брусникиной в ближайшее время?
Все мои режиссерские планы сейчас связаны с «Практикой». В МХТ я буду продолжать делать «Круг чтения» и «Память места». Буквально через два дня мы делаем «Сверчок на печи» – в 1914 году вышел такой спектакль. Это что касается Художественного театра.
А что из того, что можно озвучить, ждет нас в репертуаре «Практики»?
В марте выйдут две работы мастерской Кудряшова (в постановке Гриши Добрыгина и Александра Алябьева). Следующий у нас Сергей Чехов, очень интересный молодой режиссер, который получил недавно президентскую премию — его спектакль выйдет в апреле. В сентябре – новый проект Дмитрия Волкострелова.
Беседовала Ольга Шишорина
NO COMMENT