Эти такие знакомые всем нам слова произнесла в завершение нашего невероятно искреннего и очень душевного разговора удивительная женщина, выдающаяся балерина и невероятной силы человек – Мария Александрова. Её партнёр на сцене и в жизни – премьер Большого театра Владислав Лантратов к этому моменту нашего интервью уже убежал – его ждали на репетиции, но мы все же успели поговорить о многих волнующих поклонников вопросах.
Мария и Владислав, как нам кажется, – воплощение большого стиля в танце и большой любви в жизни, абсолютно уникальные артисты балета по разным причинам, одна из которых – их удивительная сила и воля, вера в себя и жажда танца, которые смогли сделать невероятное – в этом году оба танцовщика вернулись на сцену после тяжелейшей травмы.
Предлагаю начать с инфоповода, хотя это, наверное, очень официально. Но инфоповод большой, веский и приятный – выступление Марии и Влада в Лондоне через несколько дней (беседа с героями состоялась в конце января, накануне ежегодного гала-концерта Ballet Icons Gala в лондонском театре Coliseum, где Мария и Владислав исполнили дуэт из «Кармен-Сюиты» – здесь и далее прим. ред. LDQ). С какими ощущениями – в большей степени человеческими, а не артистическими – вы подходите к этому событию?
ВЛ: Для нас это первый совместный выход на сцену после травмы, а для Марии – вообще первый выход. Поэтому ощущения соответствующие… Но во мне все равно как-то живет уверенность, что все это состоится, состоится на том уровне, на котором должно быть, без всяких скидок. Да, Мария?
МА: У меня, конечно, совсем другая буря эмоций!
ВЛ: Маша просто не видит себя со стороны, поэтому, конечно, внутри много сложных мыслей, сомнений. Это понятно.
А ты можешь на себя со стороны посмотреть?
ВЛ: Думаю, просто я сделал уже этот шаг, первый после травмы. Уже было несколько спектаклей в Большом театре. Конечно, я вижу, как работает Маша. У нее все в порядке, и она готова! Остается только сделать этот шаг.
МА: Остается довериться тому, что говорит Влад, и действительно сделать этот шаг. Но эмоций много, слишком много. Наверное, потому, что я пока не получила ответ на очень важный вопрос. Я понимаю, что травма случилась, к этому нельзя быть готовым, но, как правило, травма приносит в жизнь некие вопросы или ответы на них. И пока я не нашла ни один ответ на вопрос, зачем мне это было нужно. Я так до сих пор и не понимаю, зачем мне нужна была травма второй раз. Поэтому этот путь, возвращение, был для меня довольно трудным и мучительным. Радует, что не таким долгим, каким мог бы быть, но ответов я пока не получила. С другой стороны, этот момент очень эмоциональный для меня еще и потому, что Лондон и именно театр Coliseum, одна из любимейших сцен.
И один из любимых городов, так ведь?
МА: Безусловно. И кстати, моя любовь к нему тоже шла трудным путем! Я долго не любила этот город, не понимала его, он меня даже раздражал. Что там всегда было – это огромное количество работы и адский график. А потом вдруг наступил период, когда я с удовольствием ехала, у меня появились какие-то любимые места… И наконец третий этап – когда этот город мне открыл Влад, а он его изначально любил. И с тех пор я просто смаковала каждый приезд. И вот я возвращаюсь на сцену именно там.
Я знаю, что и в Лондоне этого очень ждут, очень много людей поддерживают, чувствую тепло оттуда.
Ты заговорила про поддержку, насколько она важна? Потому что много про это написано, сказано. Есть энергия зала, есть разный зритель: мы, зрители, это чувствуем, что иногда действительно зал воодушевленный и, например, «Кармен-сюита», которая уже прошла у Влада, она действительно была такая абсолютно волшебная и в зале в том числе. Насколько важна поддержка публики или ты все-таки находишься в неком вакууме? Творчество – это творчество внутри, и оно само по себе, а зритель – он просто сам зритель?
ВЛ: Все по-разному… В какой-то момент для тебя важно, как зал сегодня был с тобой, поддерживал, реагировал ли на тебя. Бывают и такие «замкнутые» вечера, когда ты сосредоточен только на себе, на спектакле и не реагируешь ни на что. Только в своем мире остаешься.
МА: Я могу сказать, что это одни из самых сложных отношений в моей жизни – отношения с залом. Сначала, будучи в школе, я вообще не понимала, что это та живая стена, ради которой все происходит. Это нормально: ты еще не владеешь профессией, ты ее не знаешь, ты не знаешь себя. И только когда ты приходишь в театр, эта стена становится активной. Тебя судят уже совершенно по-другому, с другими критериями. И вот тут начинается взаимоотношение с этой материей, с этим организмом – и дальше уже различные эпитеты прикладываются: живым, мертвым, тяжелым, холодным, отстраненным, опаздывающим, скучающим, вовлекающимся… И дальше меняющимся по мере того, как развивается твой навык, твоя привычка чувствовать этот организм.
Я пришла в Большой театр, когда, например, отношения с клакерами были очень плотными, это была часть жизни. И я была одной из тех, кто сказал, что мне в Москве этого не надо: я часто уезжаю на гастроли и понимаю, что я владею залом, там учусь с ним работать непосредственно. И я в Москве выходила в зал «один на один». Да, опасаясь, что бросят веник, да, боялась, но это не важно – это были мои отношения с залом напрямую. Именно поэтому я научилась быть в контакте, в диалоге с залом. И серьезно относилась к себе, не заискивала с публикой, а все-таки себя мобилизовала, выкладывала настолько, чтобы по-честному вовлечь, заинтересовать зрителя. Я не хочу впустую проводить время на сцене. Если это будет интересно мне, то будет интересно и артистам, которые рядом, и моим партнерам, и людям в зале, и оркестрантам, и дирижеру будет интересно. Из этого создавалось мое отношение к зрителю.
Интересно, учитывая твой путь, когда примерно появилось это осознание?
Не скажу, что это раз! – и появилось. Это складывалось из наблюдений, вещей, которые я не могла себе объяснить. Например, артисты танцуют очень хорошо, но их оставляют по чьей-то воле без должного внимания. Или я понимала, что артист танцует плохо, а внимание чрезмерно раздуто. Для меня правдивость очень важна, из этой правдивости складывается правильное отношение к себе и вообще этика и эстетика этой жизни. Я не люблю, когда понимаю, что границы добра и зла смещаются, искажаются, когда базовые человеческие ценности выворачиваются наизнанку. Во мне тогда просыпается революционерка, которая может свернуть горы.
Влад, а тебя что подталкивает горы сворачивать?
МА: Ну вот вчера как свернул гору трехактного спектакля! (Владислав накануне станцевал «Дон Кихот» в Большом театре)
ВЛ (после паузы): То, что происходит в моей жизни сейчас – я не думаю об этом в категориях сворачивания гор… Сейчас у меня была поступательная работа, от задачи к задаче. Работал над определенными вещами, от одного движения к другому, шел-шел очень конкретными шагами…
МА: У Влада есть качество, которое меня, например, просто поражает, – это невероятное ощущение точки опоры в этом мире! Это когда и ты можешь воспользоваться этой системой координат, опереться на него!
ВЛ: Я сейчас задумался – откуда, почему это… Наверное, так я чувствую гармонию: мне важно, чтобы мой мир был упорядочен – чтобы все было по полочкам, все было устроено так, как нужно мне, моему педагогу, Маше. И пусть вокруг хаос, я не должен на это обращать внимание!
МА: А для меня, человека эмоционального, когда мир вокруг словно с горы несется куда-то, очень важно повернуть голову, взять его за руку и понять, что все хорошо.
photo Charles Thompson
Любовь и взаимная поддержка на сцене, та самая «химия», является ли она ведущей силой из вашей личной жизни или, когда вы вместе на сцене, работает что-то другое, исключительно профессиональное?
МА: Мне кажется это вообще основная вещь, что мы позволяем друг другу любить в этот момент. Все зиждется на каком-то невероятном доверии и любви друг к другу. И на колоссальной ответственности, каждый из нас не хочет подвести, быть хуже в глазах визави.
Влад, а для тебя?
ВЛ: Это был длинный путь – к тому, какие мы сейчас на сцене. Этот путь начинался от профессии. Маша взяла меня к себе на репетиции, вводила в некоторые спектакли – по сути, выстраивала фундамент профессиональный, а мне нужно было взять «ее» высоту. Первые спектакли совместные – «Светлый ручей», «Дон Кихот», а «Пламенем Парижа» открывали гастроли в Гранд-Опера. И потом это переродилось в отношения, в любовь, в то, что мы сейчас переживаем, и в то, что вы видите и чувствуете. Так что это был длинный и счастливый путь.
МА: Когда мы только начали готовить с Владом «Дон Кихот», это был 2011 год, у меня случился разговор с моим педагогом, Татьяной Николаевной Голиковой. Вот мы репетируем, и что-то у нас не получалось. Когда ты готовишь спектакль – это нормально, это процесс. Главное – ты видишь, что человек хочет, слышит и делает все, и даже если не получается, он костьми ложится. Ничто не бесит так сильно, чем когда ты видишь, что ты вкладываешь душу больше, чем человек рядом, и все уходит как в вату. Меня купило то, как Влад работал. Нужно десять раз – отработал, пятнадцать – пятнадцать! Как Влад горел! И была какая-то совсем неудачная репетиция, не получалось ничего. И Татьяна Николаевна мне в раздевалке говорит: «Маш, я вот не понимаю, зачем тебе это надо…». Я говорю: «Ну как, Татьяна Николаевна, Вы посмотрите, с какой отдачей человек работает». И все, против этого ты ничего не скажешь, потому что и со мной она пережила такой же момент, когда она меня только взяла и тоже не очень понимала, кто это, что это.
Получается, что вот эта огромная взаимная отдача даёт хорошему, большому артисту ощущение правды, и это то зерно, которое есть. Мне кажется, что ещё необходима некая интеллектуальная содержательность. От драматического актера автоматически ждёшь, что когда у него «Три сестры», от Чехова он никуда не уйдёт. Насколько важна интеллектуальная составляющая балетного артиста, если он выходит вроде бы танцевать всем известную сказку о Золушке?
МА: Конечно, интеллект – это что-то врожденное. Но саморазвитие никто не отменял. Для меня странно, если человек нелюбопытен, невнимателен, не способен учиться, особенно сейчас, когда вокруг столько возможностей и любая информация близко. Даже зайдя сюда в «Мастерскую» (Интервью проходило в школе Masterskaya Art School), ты считываешь информацию: какие краски, какие техники, как глаз это все воспринимает, какие возникают эмоции. Когда я вижу неэмоциональных, нелюбопытных людей в нашей профессии, у меня это вызывает вопрос – пригоден или нет. Меня научили мерить большими стандартами, критериями.
ВЛ: Самое страшное, что все видно на сцене: кто ты, пусто ли там, ветер у тебя в голове свистит – или же ты наполнен, знаешь, кем ты выходишь, зачем ты выходишь, для чего ты выходишь. Вот если человек вообще не прочитал ничего, ничего не посмотрел, ничего даже не попытался почувствовать – это все видно! Да и неудобно становится, если ты видишь такое на сцене. Невольно глаз опускается, отводится. Это не стыд, но какое-то неудобство, неловкость.
Ещё неоднозначный вопрос: какой балетный театр есть сейчас и здесь для вас? Какие есть ощущения, о том, какое оно будущее – и ваше в театре – и театра вообще в это сумбурное время?
МА: Я думаю, что сейчас одна из самых больших проблем заключается в том, что вроде бы все индивидуалисты, но Личности, которая бы сдвигала большое что-то, – ее нет. Либо она не доходит, потому что у нее просто не хватает сил, система сжирает, слишком много времени нужно тратить, слишком много сил… Это ужасающе для любой формы искусства, что мы на нее смотрим через призму бизнеса. Это для искусства как такового чудовищно, потому что суть человека-творца – она в другом.
Ты сама переходишь к самому на мой взгляд сложному, даже неприятному вопросу, который заключается в том, что же это такое — настоящее творчество, и есть ли ощущение свободного, чистого и независимого творчества?
МА: Дело в том, что в нашей профессии твоя основная несвобода заключается в том, что это колоссальная дисциплина. Ты должен встать всегда вовремя, ты должен быть готов к классу, после этого должен быть готов к репетиции, и после репетиции готов пойти на другую репетицию к хореографу. Ты должен быть в состоянии вечной дисциплины, твое тело должно быть умнее, чем твой мозг. Дальше – ты связан волей педагога, волей хореографа, волей руководителя, волей обстоятельств, которые так или иначе у тебя ещё большую жизненную энергию отбирают. И при этом ты еще находишься в постоянном поиске самого себя, своей индивидуальности. У нас ведь есть ещё спектакли, которые переходят из поколения в поколение, и твоя задача внести какую-то интерпретацию. И здесь получается самое интересное: постоянный поиск – это тоже своего рода железная дисциплина, только другого уровня, внутреннего, духовного, эмоционального.
Влад, ты молчишь – сложный вопрос?
ВЛ: Вообще… без авантюры никуда! Это может спасти даже какой-то тугой, неподъемный проект. Надо начать импровизировать, попробовать внести от себя эту долю авантюры, и вот уже ты какую-то вибрацию получил, пошло-пошло, и главное в этот момент оказаться в зале с партнером, с хореографом, с педагогом. Тогда, через эту энергию может что-то возникнуть, что-то настоящее.
Вам удалось бывать в разных странах, есть ли какое-то отличие, будь то образование, будь то такт и понимание материала у публики, с которой вы встретились на гастролях?
ВЛ: Есть, конечно! Сразу вспоминаются японцы, французы, американцы – это самые характерные примеры… Американцам показывай технику, эффекты, живые эмоции, нерв – это их впечатляет, это им нужно.
МА: Но их и легко обмануть этими эффектами, мне кажется.
ВЛ: Японцы любят нюансы, они видят все, на все обращают внимание! Кому-то понравилось, какая у тебя сегодня была причёска, кому-то – какой-то нюанс в танце, они очень трогательные и благодарные. Они всегда прекрасно принимают, но никогда не кричат «браво», только аплодируют. Всегда ждут после спектаклей на служебном входе, иногда кажется, что всем залом! И там уже кричат.
Французы – более изысканные во всем и более требовательные к чистоте, к той же технике, к внешнему виду, ко всему. Самые сложные, мне кажется, зрители.
МА: Самые сложные – в России! Потому что, несмотря на то, что балет – это наша национальная слава и гордость, восприятие за последние десятилетия стало очень искаженным. Если у тебя нет телевизионной «короны», то тебя могут просто не заметить, каким бы глубоким артистом ты ни был. К сожалению, это данность. Вообще, в сознании подавляющего большинства населения существует только одна балерина в XXI веке. И это при том значении, какое имеет в нашей стране балет, артист балета. Мы ведь едва ли не единственная страна, где это узаконенная профессия, другие еще могут поспорить, что это не профессия, забывая разницу между терминами – танцовщик и танцор. Если вот мне скажут «танцор» – я всегда поправляю. Танцовщик – это человек, обладающий академическим образованием.
Мы живем в мире, где каждый жаждет высказаться. Есть ли для вас сегодня авторитетное мнение, к которому готовы прислушаться?
МА: Да, безусловно! Во-первых, я обожаю наше старшее поколение. Они все-таки видели очень много, и если мы проходим какие-то круги в нашем профессиональном мире в первый, второй, третий раз – поверьте мне, они это все переживают уже по десятому кругу. И если мы, допустим, говорим о каком-то падении уровня, критериев, то я наблюдаю падение 20 лет – а они наблюдают это всю свою жизнь! И этот опыт, эти знания, эти кровь и слезы, и это счастье – все то, что в них накоплено – нет ничего более ценного. Если ты можешь к этому прикоснуться – это самое большое.
Какое-то авторитетное мнение есть среди круга, который может оценить результат работы над спектаклем?
МА: Да!
Это педагог?
МА: В первую очередь, это Влад.
ВЛ: Я не авторитет вообще!
МА: Для меня – авторитет! Конечно, есть моменты, когда я понимаю, что он может мне соврать, но это так мило! Для меня таким авторитетом была Татьяна Николаевна Голикова, у меня есть Валерий Степанович Лагунов (педагог Владислава в Большом театре), есть окружение Влада, с которым я всегда могу посоветоваться. Конечно, принимать решение буду я…
Потому что, если ты принимаешь решение – это и твоя ответственность?
МА: Да, конечно. Но, тем не менее, есть гораздо моложе меня люди, я понимаю, что они сейчас искренние, и я понимаю, что от молодости можно взять – искренность и энергию. Любая искренность обладает энергетическим посылом, это уже ценно.
Влад, а для тебя кто обладает авторитетным мнением?
ВЛ: Конечно это моя семья, это мои педагоги, люди, которым я доверяю, друзья. И мне повезло, что это не один-два человека, это мое счастье! Если бы их не было, я не представляю вообще, где бы я был и кем бы был. Есть какие-то базовые принципы, которые пришли из детства, и возможно, которые я понял, уже работая в театре…
МА: У тебя есть выработанные критерии отношения к жизни, к работе, к отношениям – наверное, это от мамы все-таки, которую я, к сожалению, не знала (мама Владислава – балерина, заслуженная артистка России Инна Лещинская). Но люди, которые ее знали, все говорят о ней в превосходных степенях, с огромной любовью и уважением. То, как мальчики (у Владислава есть старший брат, заслуженный артист России Антон Лещинский, педагог-балетмейстер театра «Ленком», кандидат искусствоведения, профессор, преподаватель ГИТИСа и ВТУ им. Щепкина) трогательно держат память о маме – это, конечно, очень дорого в наше время.
ВЛ: Конечно, театр – сложный организм, иногда приходится идти на какие-то компромиссы – это, конечно же, рубцуется внутри тебя, дает о себе знать, но все равно есть свои рельсы.
photo Charles Thompson
… А по этим рельсам всё и движется. Но вдоль любого пути всегда обочина, а на обочине – масса мнений, зачастую мнения непрошенные. Насколько вы ранимы к критике обывателя?
ВЛ: В молодости я обращал на это внимание, расстраивался, думал об этом, меня это беспокоило. Наверное, нормально для начинающего. Сейчас – нет, не трогает, у меня есть свое дело, свой путь. И если есть, за что покритиковать в профессии – я сам это вижу и знаю.
МА: Есть еще вот что: ты быстро понимаешь, кем сказано, почему сказано, и это не трогает. Есть знание, приобретенный опыт, которые помогают что-то отсеивать.
Вы оба активны в социальных сетях, у вас достаточно много подписчиков. Вы как-то определяете для себя ведение профиля в инстаграме?
ВЛ: Не думал, но для меня страшно, если это превращается в работу или подменяет собой жизнь. Для меня это прямо кошмар, когда я вижу, как люди по несколько раз в день делают посты, расписывают что-то, «сториз» постоянные из жизни… Я так не могу, я этим не живу. Для чего мне страничка в том же самом инстаграме? Просто поделиться чем-то из своей жизни, что сегодня такой-то этап пройден. Но и важная вещь – это коммуникация с профессиональным миром, с коллегами.
А коммуникация с поклонниками?
ВЛ: Системы в этом нет, есть изнутри посыл: да, вот сейчас я хочу чем-то поделиться. И еще раз повторю: страшно, если это превращается в работу.
Твоя работа другая
ВЛ: Моя жизнь другая, не хочу, чтобы она превращалась в роман с телефоном! Знаете, бедные дети, которые еще не выпустились из Академии, а уже имеют огромное количество подписчиков… Не знаю, во что это может вылиться. Я говорю сейчас про совсем юных девочек и мальчиков: кто ты в настоящей жизни – ты знаешь? Ты понимаешь? Чего ты добился? Если на тебя посмотреть на сцене – ты кто? что у тебя внутри?..
МА: Я могу объяснить, почему у меня инстаграм. У меня это конкретная работа над собой, потому что я все-таки асоциальный тип. Мне не нужно общаться с огромным количеством людей, быть в постоянном потоке, чтобы считать информацию – нет, мне достаточно выйти молча на какую-то знакомую мне точку пересечения и понять, что сейчас изменилось в пространстве, в мире, в людях. Я это очень быстро понимаю, и я понимаю сразу, чего мне опасаться. Для меня инстаграм – это все-таки не инструмент, а свойство самой материи окружающего мира. Я стараюсь открываться, правда, ровно настолько, насколько я могу себе не то, чтобы позволить, а насколько у меня хватает на это внимания. Потому что все-таки надо потратить время, снять что-то, откадрировать, написать, запостить, а оно почему-то не опубликовалось, ну и так далее. Я за время уже 32 фуэте сделаю и пять раз повторю!
Влад, ты уходишь на репетицию. А мы говорим тебе большое спасибо за эту авантюру! Спасибо большое и удачи!
ВЛ: Вам спасибо! Пойду быть Воландом! (Большой театр готовит постановку балета «Мастер и Маргарита»)
МА: С точки зрения того, что я стала фрилансером, думаю, мне в какой-то мере соцсети сейчас пригодятся. И я, если что, позвольте, буду с вами советоваться.
Как же это приятно, мы будем искренне рады содействовать! А инстаграм – это единственная соцсеть?
МА: У меня есть фейсбук, но я там выставляю только фотографии. Вот что-то меня зацепило, собирали грибы, например, белые, очень это было красиво, я могла выставить 30 фотографий белых.
В информационном пространстве часто встречаются критические замечания после просмотра спектакля. Балет — это все же элитарное искусство, для которого нужен определенный бэкграунд, чтобы суметь оформить в нужные слова все мысли. Однако псевдо-критики не стремятся скрывать незнание. Не обидно ли читать подобные критические заметки после всех приложенных усилий?
МА: Но мы можем остановить эту лавину?
Мы, наверное, нет. Но должны поменять своё отношение к ней?
МА: Безусловно. Мы не можем остановить смену дня и ночи, мы должны выработать какое-то определённое к этому отношение и как-то понять, как иметь с этим дело, успеть до ночи вернуться или поставить фонари на улице, ну и так далее. Какие в этом есть преимущества? Ты быстро понимаешь, кого ты читаешь, ты быстро понимаешь уровень образования, степень глубины познания, образ мышления, в этом есть плюс. Есть минус – если вдруг человек амбициозный, если вдруг он посчитал, что он может на этом зарабатывать деньги, то тут, на мой взгляд, уже возникают этическая и эстетическая ответственность.
Все чаще стала замечать, что артисты делают перепосты подписчиков после выступлений, все же “виртуальные аплодисменты” импонируют?
МА: Безусловно, это приятная награда, такая же как аплодисменты. Я для себя давно определила, что важно, кто тебя оценивает. Это ведь может быть и зеркало – кто эти люди, это характеризует отчасти, кто ты есть. Ведь здесь же еще тонкий момент лести. Она начинается тогда, когда тебе становится это приятно, и чью лесть ты с легкостью принимаешь, это тоже важно. Мне кажется, тут все-таки надо прислушаться… Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
photo Charles Thompson
Маша, Вы с Владом говорили на творческих встречах последнего времени о том, что это удивительно, но эта тяжёлая, негативная, сложная, болезненная ситуация с травмами – она привела к вам людей, которые оказались вам близки, и в том числе они приходили каким-то странным образом через эти же соцсети. И получается, что зрительская отдача иногда переходит некие границы, а болезненные ситуации становятся своеобразной лакмусовой бумажкой.
МА: Абсолютно так! Интернет и соцсети могут принести колоссальную пользу, это самый быстрый способ получения информации, за которую тебе даже не надо платить, это потрясающий инструмент в руках не-дикаря, который способен подарить очень много действительно сокровищ и открытий, прежде всего человеческих.
С другой стороны, когда много информации, когда она доступна, обидно осознавать, что человек может оказаться весьма поверхностным.
МА: И это правда. Это бесит страшно. Мне кажется, это касается любого человека, в любой профессии – должна быть внутренняя культура, внутренняя элитарность, которая даст тебе понимание и зерна, и многослойности. Очень важно помнить, что в нашем вроде бы прогрессивном мире есть зло, оно никуда не делось. Возможно все, тебя прямо вот в секунду испепелить могут, не важно – принцесса Диана ты или невесть кто. Беспрецедентное время, совершенно без граней.
Но в памяти поколений – и в балете в том числе – остаются те самые жемчужины или бриллианты, которые в себе как раз и соединяют внутреннюю глубину со всеми остальными качествами
Мне кажется, мы сейчас с еще одной интересной особенностью столкнулись: если взять определенную верхушку общества – людей успешных, известных, то основная ценность – это те, кто стоит под ними, кто обладает конкретными знаниями действительно, кто способен сделать выбор и не потерять часть себя. Мне кажется, здесь есть такой дисбаланс: те, на кого масса обращает внимание, они часто не соответствуют основным ценностям. А ценное – оно вот именно там и существует, где-то посередине, где очень много людей, которые ценность публичного успеха понимают по-другому. Для меня это очень-очень важно, что таких людей много.
Влад недавно мне сказал: «Какое это счастье – подержать за талию в балетном зале любимого человека!». Я человек наивный, верящий в то, что любовь спасёт мир и мне кажется, что когда на вас смотришь и в театре и жизни, даже если вы в каком-то официальном статусе, даже если вокруг много людей, от вас всё равно исходит очень сильное ощущение любви.
МА: Спасибо, я тоже за то, что любовь спасёт мир!
Беседовала Полина Павлович и Ольга Хайкина
NO COMMENT