Говоря о невероятно красивой и удивительно глубокой Вере Борисенковой нельзя ограничиться представлением «артистка балета Большого театра» потому, что обязательно нужно добавить «Человек с большой буквы, с огромным сердцем и открытой душой».

Бывают интервью, на которых смеёшься, а может случиться вот такое, как с Верой, на котором текут слёзы. Но это слёзы счастья от того, что есть такие люди, и слёзы надежды на то, что таких людей будет только больше. Ведь не зря же она – Вера.

Как балет появился с Вашей жизни? И как он из увлечения перерос в нечто большее?

Мне кажется, что история артистов Большого театра у всех довольна похожа. Маленькая девочка танцует, услышав музыку, какую-то мелодию или просто ритм. И у девочки есть чуткая мама, которая видит, что ребёнок музыкальный и артистичный, и отводит девочку в балетную школу. Это, конечно, ещё не МГАХ – наш храм искусства – это обычная, как мы называем, самодеятельность. Дальше уже по настоянию преподавателя все пробуем поступить в Академию. И потом начинается большой и сложный путь, идя по которому, мы из маленьких гадких утят превращаемся в прекрасных лебедей.

Меня на моём пути очень поддерживали родители. Было много неудач, когда казалось, что у меня ничего не получается. Я очень быстро выросла, и мне говорили: «Вы что? Разве балерины могут быть такие длинные?». Но мама всегда настаивала: «Нет, ты, пожалуйста, доучись. Ты потом поймёшь, зря это было или нет. Но нельзя бросать дело на половине пути». И я доучилась. Когда я закончила, был непростой момент: Историческая сцена Большого театра закрылась на реконструкцию, в театре Станиславского произошла большая трагедия с Дмитрием Брянцевым. Но случилось то, чего так хочет каждая девочка, танцующая дома на кухне: я всё-таки стала артисткой балета Большого театра.

Есть ли партии, которые Вам не нравятся, но Вы вынуждены их исполнять?

Вот как раз в Академии нам привили безумную самоотдачу и культивировали театр как нечто священное. И с восемнадцати лет я знала, что не бывает маленьких партий и ролей, не бывает интересной и неинтересной работы. Я, ощущая себя причастной к чему-то очень великому и большому, не имею права сказать, что это мне это неинтересно, что это я не люблю, что я не хочу быть старухой или кем-то ещё, а хочу быть только принцессой.

Когда я только пришла в театр со своим ростом, то поняла, что возможно не найду себе место в кордебалете среди тридцати двух лебедей, хотя мне безумного этого хотелось. Я считаю, что это высочайший труд – стоять в кордебалете. Я проработала там, но не была занята так насыщенно, как это могло бы быть. Но я нашла своё амплуа – это характерная исполнительница. И в этом амплуа я невероятно комфортно себя чувствую, я кайфую от этого!

фото Наталья Воронова

Это испанки, цыганки, мазурки – весь репертуар, в котором задействован народно-характерный танец. Хотя помимо этого есть и множество современных постановок, в которых скорее даже меня, а не я сама, находят и видят.

И чем старше я становлюсь, тем яснее я понимаю, что каждый выход на сцену – это событие. А когда нужно делать какую-то большую роль или сольный кусок, я всегда это ассоциирую с каким-то праздником.

Есть ли на сцене непосредственно во время спектакля место импровизации?

В том, что касается техники и исполнения, то однозначно нет. Но эмоциональный порыв он рождается как раз на сцене. Иногда ты чувствуешь себя так комфортно и понимаешь, что твоё настроение бравирует и ты можешь себя немножечко отпустить. А иногда ты понимаешь, что нужно чётко идти по той канве, которую ты проработал вместе с педагогом.

У Вас есть интересная партия – колдунья Мэдж в «Сильфиде». Образ уже сложился?

Я ещё не так долго исполняю эту партию. Даже есть мнение, что только после десятого спектакля артист в этой партии выглядит так, как он должен в ней выглядеть, а до этого идёт поиск. Вот у меня ещё идёт поиск. И я точно знаю, что мои первый, второй и третий спектакли кардинально отличались друг от друга.

Но этот поиск происходит в репетиционном зале?

Да, сцена Большого театра не позволяет проб. Ты должен выйти на сто пятьдесят процентов готовым.

Вы упомянули, что во время учёбы у Вас были мысли всё бросить. А вот сейчас, когда Вы работаете в театре, такие мысли тоже посещают?

Никогда! Я очень люблю свою работу.

фото Наталья Воронова

Всё-таки это больше, чем просто работа?

Безусловно. Это жизнь! Конечно, я здраво делю свою семью и работу, но я получаю колоссальное удовольствие от своей работы. Иногда говорят: «Ой, балет – каторжный труд!». Любой труд – каторжный: хирург, который стоит около операционного стола; пекарь, который встаёт в пять утра и печёт хлеб, который будет у меня за завтраком; учитель, перед которым сидит целый класс. Когда мы утром заходим в театр, а полы блестят, я понимаю, что это труд, и это каторжный труд.

Работа в театре может быть рутинной: класс, репетиции?

Нет. Каждую неделю новый спектакль, и всё время новая работа тела. Когда ты переходишь из классики в современность, такое чувство, словно по тебе проехался каток. Когда готовишься к сольной партии, это вообще особое состояние.

А как же страшный период «Щелкунчиков»?

Да, конечно, непростой период: двадцать семь спектаклей за короткий срок, и уже начинает подташнивать после пятнадцатого спектакля. Но каждый раз, когда начинается розовый вальс перед знаменитым па-де-де, мы стоим за заглушками, залезаем на горку с шуточками и переговорами, потом поднимается заглушка и мы слышим: «Ах!». Иногда детский, иногда общий, иногда это аплодисменты. Но тебя сразу обкатывает волна жара, и ты понимаешь, что каждый раз – это праздник, и ты не можешь схалтурить.

Достаточно часто у людей творческих профессий вторая половинка – это коллега. Это больше плюс или минус? Рабочие проблемы и заботы переносятся домой, или наоборот, больше точек соприкосновения?

Девяносто процентов пар и семей в Большом театре – это коллеги. Мы очень много времени проводим в театре, и мы очень специфические. В бытовом отношении в паре сложно принять человека, настолько преданного профессии. Мне кажется, может возникнуть ревность в отношении к делу: как так ты ушла в девять утра и приходишь к полуночи; как так ты не можешь пойти гулять, а положила ножки на подушечку, потому что вечером спектакль; как так ты не можешь уехать на зимние каникулы, когда весь город уезжает, а у тебя «Щелкунчики». А эти «Щелкунчики» каждый год, и ты уже 15 лет снежинка! Нам проще, понятнее и легче общаться друг с другом.

Я рано вышла замуж, в двадцать лет: десять лет брака и двенадцать лет вместе (муж Веры – Заслуженный артист России Ян Годовский – прим. LDQ). Дома мы не говорим о профессии, только если какая-то проблема, я могу сказать мужу, но он наведёт меня на мысль, что я сама должна принять решение и нести за него ответственность.

Так сложилось или это изначальная договорённость?

Так сложилось. Ведь в нашей жизни и так много театра. Поэтому время дома мы оставляем друг для друга и для ребёнка.

Дочь занимается балетом?

Дочери сейчас девять лет. Она занимается гимнастикой и хореографией. Я надеюсь, что муж будет более объективно за ней смотреть и её оценивать. Всё-таки я мама, у меня амбиции относительно неё. Но я погашу свои амбиции и передам её в руки папы, чтобы он принимал решение.

Но Вы желали бы ей посвятить свою жизнь балету?

Да!  Я очень счастлива. Редко кто так говорит, но даже не состоявшись в больших партиях и ролях, я получала удовольствие, стоя самым крайним лебедем в четвёртой линии. Хотя все мне говорят: «Ты сумасшедшая! Надо быть амбиционной». Я амбициозна, но я получаю удовольствие от театра. Когда ты открываешь дверь и слышишь этот запах театра; когда ты подходишь к зеркалу в гримёрной и понимаешь, что к нему подходили поколения, – в этом действительно много магического.

У Вас в Инстаграмме часто бывают фотографии и сториз с Вашими подругами, на которых Вы «шалите». Кто инициатор?

У меня чудесная девичья компания в театре. Иногда мы видим какие-то современные тенденции и нам кажется, что мы можем не хуже. Мы смеёмся, и в момент этих шуток и хулиганств рождается что-то неприличное. Иногда мне даже мама может написать: «Что за глупость?».

Это коллективное хулиганство. Мне кажется, что у нас так выходит стресс. Но кульминацией нашего «творчества» стало, когда нас показали в «Вечернем Урганте» с «усами надежды». Мы утром не знали, как прийти на репетицию и что нам за это будет.

В женскую дружбу верите?

Да, и в женскую, и в мужскую. Я верю дружбу в принципе и не боюсь обжечься. Самое большое богатство в моей жизни – это люди, которые рядом.  Поэтому я очень богата. Это моя сила и опора. Я пускаю людей глубоко-глубоко и никогда не думаю, что разочаруюсь.

На работе, на Ваш взгляд, дружба допустима? Нет ли чувства конкуренции?

Ты понимаешь, что самый большой конкурент – ты сам. Успех на работе – это, порой, случай, творческая симпатия, отношение и, безусловно, талант. И его тоже нужно видеть и признавать, и понимать, что видимо что-то тебе не хватило, чтобы ты была Одеттой-Одиллией. Но парадокс нашей профессии в том, что порой колдунью Мэдж помнят больше, чем Сильфиду. Бываю такие спектакли, и я знаю этих исполнительниц и учусь на их опыте.

фото Наталья Воронова

В Вашей жизни есть место для очень большого и важного дела – помощь больным детям. Наверное, Вы уже не раз рассказывали об этом. Но мне кажется, что это та тема, которой никогда не может быть много. Как Вы сделали первый шаг? Было страшно?

Хотела бы говорить меньше, но просят говорить, и я уговариваю себя, что это нужно делать. Хотя по моим ощущениям: добрые дела любят тишину. И я бы молчала.

К этому меня привёл Господь. И произошло это совершенно случайно. Я была ещё слишком юной для каких-то серьёзных решений и действий. Но это такая ниточка и цепочка, которая выстроилась уже целым канатом. И я так счастлива, что это есть в моей жизни, что я могу кому-то помочь. И не нужно ждать спонсора, фонда, волонтёра, а нужно своими руками оказать эту помощь. И в ситуациях, с которыми я сталкивалась, был конкретный ребёнок, конкретная задача. И я ныряла в эту историю и не оглядывалась. И мне протягивали руки помощи, я шла по ним, и мы спасали этих детей.

Много лет назад на каком-то светском мероприятии я встретила главврача онкологической больницы на Каширке и почему-то подошла к нему, будучи восемнадцатилетней девочкой, и спросила: «Чем Вам помочь?». Он посмотрел на меня и сказал: «Станцуйте, пожалуйста. Дети находятся на длительном лечении, у них не будет возможности посетить Большой театр, а если Большой театр приедет к ним, это будет большой подарок для них». Я сказала: «Ребята, кто со мной?». Со мной было сорок человек. Это было что-то потрясающее: мы с такой любовью к этому подошли, но как мы волновались. Мало что ещё в жизни я делала с такими эмоциями. Тогда получился удивительный концерт: со мехом, улыбками, счастливыми родителями.

Был следующий концерт, следующий… Каждый раз после концерта нас просили пройти по палатам, ведь есть дети, которые лежат на химиотерапии и не могут прийти на концерт. И мы шли в палату, включали музыку, крутили фуэте. Вот недавно Анечка Тихомирова в каждой палате скрутила фуэте.

А потом, попадая в палаты, я стала сталкиваться с детьми и с реальными историями. На каждую историю нужно было ответить, потому что невозможно было пройти мимо.

Поделитесь какой-нибудь историей, если это возможно

Уже такая большая ветка моего дерева – девочка-сирота из Нальчика, которую я встретила, когда ей был ещё только годик. После онкологического заболевания она осталась слепой навсегда и с этим ничего нельзя поделать. И я поняла, что не просто так я оказалась в этой палате. Я помню, как взяла её на руки, позвонила мужу и сказала: «Наверное, я сейчас вернусь с ребёнком». Он мне сказал: «Хорошо». Я говорю: «Она слепая». И в ответ вновь: «Хорошо». И закрутилась эта огромная история, которая прекрасно закончилась.

У меня было решение – не буду называть громкое слово «удочерить» – опекать этого ребёнка. Ситуация была тяжёлая. Она не могла ходить, потому что всё время сидела в манеже. Она не могла жевать, потому что всегда было искусственное питание. То, что из города Нальчика её привезли лечиться в Москву – это большое событие и большая благодарность директору детского дома.

Я поняла, что её нужно развивать. Я живу в однокомнатной квартире, поэтому сняла ей квартиру на своей лестничной клетке и наняла няню, массажиста. И потом началась череда моих звонков в различные фонды, в которых я молила о помощи. Я не просила ни о какой финансовой помощи. Я просила подсказать, что делать со слепым ребёнком. Но куда бы я ни ткнулась, мы везде не подходили. Я звонила в общество слепых, но они занимаются взрослыми. Дети-инвалиды не занимаются слепыми.

И вдруг совершенно случайно через пост в Фейсбуке мне написала девушка о том, что в Сергиевом Посаде есть удивительная школа-интернат для слепоглухонемых детей с великолепными условия, где обучаются дети из семей. Слепого ребёнка нужно не просто посадить дома, кормить, поить и вырастить, его нужно обучать самостоятельной жизни. Обстоятельства часто складывается так, что ребёнок-инвалид, теряя опекунов, не может самостоятельно существовать. И только там в единственном месте в России нам могли помочь. Но туда брали детей более старшего возраста. Я помню, как я приехала, встала на колени в кабинете необыкновенного директора Епифановой Галины Константиновны и сказала: «Я Вас умоляю, не бросайте. Я всегда буду рядом. Я не оставлю, но помогите нам, потому что я не смогу её вырастить». И святая Галина Константиновна сказала: «Конечно!».

с Дашей (воспитанницей Сергиево-Посадского дома-интерната)

Дашка сейчас там, пошла во второй класс. Она высоченная, красивая с длинной-длинной косой и голубыми глазами. Да, она сложная, непростая, у неё есть особенности. Но она читает стихи, учится, сама умывается, одевается, заправляет свою кроватку, ездит отдыхать. И это счастье!

И подняв одну, я поняла, что там есть другие девчонки-подростки необыкновенной эрудиции, которые играют на музыкальных инструментах, которые поют, учат иностранные языки. Я забираю этих девчонок, мы делаем ночёвки, ходим в Большой театр на балет, и я им говорю: «Ты видишь?». Для слепых очень важно говорить «видишь». Мы смотрим спектакль, идём в ЦУМ, покупаем духи, помаду. Мы наряжаемся, веселимся и хохочем. И это моя такая невероятная отдушина и радость. И не нужно слёз. Я так счастлива, что у меня в жизни это есть!

с воспитанниками Сергиево-Посадского дома-интерната в БТ на балете “Щелкунчик”

Это счастливые слёзы.

Как-то девчонки говорят мне:

– Привези нам диск Серёжи Лазарева.
– А вы слушаете Серёжу Лазарева?
– Да, мы слушаем.

Они встают и начинают петь, а я тихонечко их записываю. После этого выложили пост в Инстаграмме: «Дорогой, Серёжа Лазарев, как было бы здорово, если ты нас увидишь и услышишь».

Через три дня мне пишет Серёжа, что к нему подошла Екатерина Варнава, которую знает мой хороший друг из индустрии мод, что к нему подошёл какой-то продюсер, который смотрит балетные сториз, что ему писали его подписчики. И не говоря девчонкам ничего, только сказав, что едем по делам, мы заходим в гримёрку Серёжи Лазарева, и он начинает петь…

И я понимаю, что можно столько всего сделать, не имея даже денег в кошельке. И это счастье! Очень редко, когда я пишу, что нужны именно деньги. В основном это какая-то конкретная адресная помощь. Но бывает конечно, что и деньги нужны: когда в больнице какая-то бедная семья, у которой много детей, а ребёнок на лечении. Я говорю: «Девчонки, давайте поддержим».

с воспитанниками Сергиево-Посадского дома-интерната

Одному мальчику (он уже взрослый, ему семнадцать, он участвовал в нашем концерте в больнице, превозмогая боль) я из Лондона привезла какие-то атрибуты команды Арсенал. Я далека от футбола, поехала на стадион с нашими мальчишками, потому что сама даже не знала, что такое он попросил. Он у меня спросил: «Вера, ты пойдёшь со мной на выпускной?». Я смеюсь: «Я уже тётя Вера. Какой выпускной?». Но, конечно, согласилась.

Это удивительно и очень важно. Мало кто способен приехать, увидеть детей, которые борются за свою жизнь. Кто-то готов помогать, переведя деньги, что безусловно тоже очень важно. Но так пропустить всё через себя действительно может далеко не каждый. Вы – героиня.

Я поняла, что могу быть этим полезна. А всё остальное уже присоединяется. Я не могу слышать, когда начинают ныть: «Ох, не могу, нечего надеть, осенняя хандра…». Это всё просто от безделья.

Сейчас Вам так же страшно? Или было страшно только перед первой поездкой в больницу?

Сейчас так же страшно. Детей нельзя обмануть и нельзя им показать свой страх и переживания. Но когда за полчаса до концерта приходит козявка с палками и катетерами: «Артисты приехали? А волк будет?». И понимаешь, что все страхи – это мимолётное.

с воспитанниками Сергиево-Посадского дома-интерната

Я согласна, что добрые дела любят тишину. Но для того, чтобы другие люди захотели пустить в свою жизнь чужую боль, смогли задуматься, что за стенами их благополучной жизни есть что-то иное, нужно рассказывать.

Да, нужно агитировать! Протяните руки бабушке, которой не хватает денег, пожалейте собачку и кошечку, помогите ребёнку. Ёкает у каждого на своё.

Сейчас достаточно много информации, различных фондов, но при этом очень много постов в Интернете, где люди просят деньги, и многие боятся, что за этим кроется обман.

Много раз было в Интернете и в инстаграмме просьб о помощи. Я сразу пишу в ответ: «Где Вы живёте?». Мне пишут какой-то город. Я отвечаю: «Дайте мне три часа, и через три часа мой знакомый из этого города передаст Вам деньги в руки на пороге Вашего дома». И эти люди сразу пропадают. Для меня это показатель. Я знаю, что напишу пост, найду кого-то в этом городе, попрошу привезти деньги, продукты – помогут. Но если это ненастоящая история, то она не продолжается.

Большинству людей проще перечислить деньги в какой-то фонд как раз по этой причине.

И это тоже чудесно! За каждым фондом стоит человек: Константин Хабенский, Ксения Раппопорт, Юлия Пересильд, моя любимейшая Чулпан Хаматова и множество других. Я им верю. Они делают огромные добрые дела. Мне до них, как до луны.

Многие делают это тихо. Я как-то поднималась в примерочный цех, где нам шьют костюмы, и ко мне подошла девушка, у которой я много лет делаю примерки. И она говорит: «Вера, я тоже помогаю. Я хочу сшить для ваших слепых детей интерактивные книги. Мы будем использовать ткани, верёвочки, ниточки». Это было так неожиданно и приятно.

Но иногда я сталкиваюсь с жёстким «Нет!» и безразличием. Я ужасно переживаю из-за этого. Но мне мои друзья и семья говорят: «Не суди, ведь ты не знаешь, может быть этот человек делает в сто раз больше, чем ты».

Да, лучше думать хорошо о человеке до последнего.

Всё верно, а если не можешь примириться, то нужно отойти в сторону.

Как вы всё успеваете?

Я ничего не успеваю.  У меня много помощников и единомышленников. Господь на каждый момент даёт решение. Я верующий человек, и для меня всё очень просто.

с воспитанниками Сергиево-Посадского дома-интерната

У Вас удивительное и очень оптимистичное имя. Получается, что у Ваших близких всегда есть Вера. А всегда ли вера с Вами?

Всегда! Я всегда верю!

Беседовала Юлия Фокина

Реквизиты Сергиево-Посадского дома-интерната вы найдете ниже, мы благодарим каждого за помощь!

Получатель:
ИНН 5042010909
КПП 504201001

МЭФ Московской области (л/с 20831Г69100 ГБУСО МО «Сергиево-Посадский дом-интернат слепоглухих для детей и молодых инвалидов»)

Банк Получателя:
ГУ Банка России по ЦФО г. Москва 35
Р/с 40601810945253000001
БИК 044525000
КБК 00000000000000000150
ОГРН 1035008365930
ОКТМО 46615101

Директор Епифанова Галина Константиновна, действует на основании Устава
Тел.факс. 8 (495) 728-49-83
info@deaf-blind.ru