В «новом» МХТ им. Чехова под руководством Сергея Женовача прогремела целая череда премьер, о которых мы рассказывали вам в прошлом театральном сезоне. Последней из них стала постановка Шекспировского «Венецианского купца» – пьесы с противоречивой репутацией за которую взялась молодой талантливый режиссер Екатерина Половцева, ученица действующего худрука театра, известная зрителю своими яркими работами в РАМТе и Современнике.

Помимо народного артиста Сергея Сосновского, в спектакле задействованы молодые артисты театра, вместе с которыми режиссер проделала большую работу, исследование Шекспировского текста. А театральные художники с именем помогли этому спектаклю обрести форму.

Интервью с Екатериной состоялось после спектакля уже в новом, 122 сезоне МХТ.

«Венецианский купец» – большой успех на одной из главных сцен страны, и в связи с этим мой первый вопрос: Вы всегда видели себя в первую очередь в кресле режиссёра, несмотря на актерские работы?

В 17 лет мне посчастливилось поступить на режиссерский курс к Феликсу Григорьевичу Григорьяну, а потом как-то кинуло в актерскую профессию, потом опять в режиссуру. И то и другое – интересно для меня. Работать актрисой было важно, как опыт, но мечта, конечно, всегда была о режиссуре. И потом, мне мой актерский опыт  очень помогает в работе с артистами сейчас.

А после института в Екатеринбурге как Вы попали в мастерскую к Женовачу ?

В Екатеринбурге я училась на курсе Вячеслава Всеволодовича Кокорина, который тогда руководил Екатеринбургским ТЮЗом. Олег Семенович Лоевский придумал лабораторию с молодыми режиссёрами. Это была одна из первых лабораторий, где режиссеры, приехав на несколько дней, делали эскизы с артистами театра, потом если какой-то из них был удачным, он со временем превращался в спектакль. Так как мы, будучи студентами, работали в театре – играли репертуар, нас тоже заняли в этой лаборатории. Там я встретилась с режиссером мастерской Сергея Васильевича – Олегом Юмовым, и была у него занята в работе. Как-то у нас всё сложилось, было интересно и контакт нашелся, и потом сам Сергей Васильевич приезжал в Екатеринбург, у нашего курса была встреча с ним, разговор.

Учась на актерском, я уже как режиссер сделала спектакль, который шел в репертуаре театра, и всё само собой так сложилось, что когда Сергей Васильевич набирал курс, я поехала в Москву поступать. Были и какие-то косвенные отношения, мне всегда очень нравилось то, что он делал, я обожала Фоменко. Фоменко был для меня гуру: «Какой должен быть театр? Вот такой!» Для меня это было абсолютно тождественно, и связь поколенческая была очень важна для меня.

Расскажите, пожалуйста, про мастера. Может быть у Сергея Васильевича (Женовача – прим. ред. LDQ) было главное наставление или урок для Вас, который очень Вам запомнился.

Сергей Васильевич – потрясающий педагог, он погружает тебя в определенное качество театра, какое-то определенное видение. Меня часто просят что-то процитировать, и это трудно сделать, потому что его педагогика – это не тезисы или рецепты, это жизнь, его жизнь, его чувство театра, сегодняшнее, меняющееся, противоречивое и неподдающееся формулам чувство. И интуиция во многом.

Уже прошло 14 лет как я учусь у него, более того, я имею счастье преподавать у него на курсе, и я не перестаю ему удивляться, потому что он очень меняется, у него появляются новые открытия в театре. Как Брук говорил: «Кто такой режиссер? Если группа людей находится ночью в лесу, и никто не знает куда идти, то режиссер – это человек у которого есть фонарик», он находится в том же лесу, в той же темноте, и так же не знает куда идти, как и остальные. Вот Сергей Васильевич – это такой человек с фонариком. Он идет впереди и ты идешь за ним. И, с одной стороны, ощущение неизведанного и непредсказуемого чего-то, а с другой – силы, света, уверенности и большой радости от того, чем он занимается. Он заражает своим примером, тем как он живет в профессии.

На Вашем счету работа в Современнике, РАМТ, теперь и МХТ им. Чехова. Как сложилась работа с труппой Театра и с именитой постановочной бригадой, которая помогала создать спектакль?

Это было очень ответственно. Конечно, в МХТ потрясающая труппа, после которой очень трудно работать где-то в другом месте, так как ты ждешь такой же отдачи, такого же огня, желания, азарта, въедливости. Что еще круто – они работают не для кого-то, а для самого себя.  Когда актеру нужны репетиции, он хочет разбираться, он спать не может, пока не поймет, что движет его персонажем в той или другой сцене, это здорово. Для меня очень важна искренняя заинтересованность в своем деле, я люблю разбираться вместе, мне интересно, когда сложно, когда много вопросов, когда человек после репетиции продолжает фантазировать, примериваться к роли. Когда он пишет в два часа ночи, что у него возникла идея – как решить персонажа, как попробовать повернуть действие. Это счастье.

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

И ещё в МХТ очень мощная постановочная часть. Это люди, которые любят этот театр, знают его, которые не допускают ошибок, профессионалы очень высокого класса.  Из этого создается атмосфера театра, это чувствуется с порога. Люди хотят сделать хорошо, и могут это осуществить на самом высоком уровне.  Люди, которые обижаются, если их спрашивать «А будет ли это? А сделают ли то?», потому что в их сознании нет такого варианта, что «это» или «то» не будет сделано.

Ещё один интересный опыт о котором хочется Вас спросить – это работа в Рижском русском театре – постановка «Марии» Бабеля. Расскажите, как вы там оказались? Была ли какая-то принципиальная разница между работой в России и Латвии?

Оказалась я там, так как «Современник» с гастролями «Осенней сонаты» был в Риге. Эдуард Ильич Цеховал, на тот момент директор и художественный руководитель Русского театра в Риге, увидел этот спектакль, который ему очень понравился, и позвал меня на постановку. Если говорить про отличия, нужно скорее говорить про Валмиерский театр в котором я тоже делала работу, потому что там артисты играли на латышском языке.

В Рижском русском театре всё-таки родная речь и люди русские, по большей части. Там было интересно, был очень сложный материал, я помню своё ощущение от первой репетиции: я в чужой стране в чужом театре, и на репетицию приходит 21 актер,  а я никого не знаю.  Нужно что-то сказать, чтобы эти незнакомые люди прониклись, да ещё таким неоднозначным произведением . Это не Шекспир, когда понятно, что будет круто. «Мария» – это  горькое, тяжелое произведение.  Было непросто, но мы как-то умудрились стать командой, у нас было и взаимопонимание и единение, было хорошо.

А в Валмиерском театре, когда мы играли на латышском языке, у меня случилось открытие, что язык, также как музыка, свет или декорации, дает свою атмосферу. Язык – это тоже выразительное средство спектакля, не просто сюжетная или эмоциональная информация. Это очень чувствуется, когда ты не понимаешь о чем люди говорят, слушаешь мелодику речи. К сожалению, я не спросила Майкла Добсона – это английский шекспировед, который побывал у нас на «Венецианском купце», как он это чувствует, дает ли русская речь какую-то дополнительную атмосферу Шекспиру или нет.. Не знаю..

Вы уже упомянули Шекспира, давайте теперь про спектакль поговорим! У вас обычно очень интересный и нетривиальный выбор материала: Камю, Бергман, уже упомянутый Бабель. Почему Шекспир, почему именно эта пьеса, чем она вам интересна?

Сценическая история «Венецианского купца» в России небольшая, сложная – это не «Сон в летнюю ночь» и не «Ромео и Джульетта».  Думаю, так случилось из-за еврейской темы. Слишком актуально.

Когда я искала материал для МХТ, это была огромная ответственность. И была потребность занять труппу, молодых артистов, это было очень важно для меня в том числе, поэтому хотелось найти  крепкое произведение с хорошей структурой, которое бы позволило высказаться на какую-то тему, связанную с моим поколением и поколением моих родителей, чтобы было столкновение.

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Когда я перечитывала пьесу, первые строки очень совпали с моим внутренним состоянием на тот момент:

«Откуда, не пойму, моя печаль.

Устал я от нее, и вы устали.

Но в чем причина, корень, суть ее,

Где подхватил, как ею заболел я,

В толк не возьму. И так я отупел от этой грусти,

Что узнаю себя с большим трудом»

Дальше мы начали разбираться, и вскрылись очень интересные аналогии с нашим поколением 30-35 летних:  мы воспринимаем жизнь, как развлечение, если что-то  неприятно или мешает, то нужно от этого избавиться, даже если для этого необходимо переступить через своих родителей, через своих близких, потому что «ну моя же жизнь важнее!». Гонка за идеальной жизнью, за удовольствиями (что часто является синонимом радости) приводит к разрушающему эгоизму, человек видит мир как бы сквозь пелену своего представления о своем счастье, не осознает, что происходит вокруг с миром, с близкими, при этом сам опустошается. Возможность выбора своей жизни это еще и огромная ответственность, помимо свободы и равноправия.

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Вторая тема, которая вообще у Шекспира присутствует, а здесь она присутствует в максимальной степени: зло порождает зло, жестокость порождает жестокость, все, кто хочет восстановить справедливость, вступают на опасный путь, в какой-то момент, человеку кажется, что он справедлив, а, по сути, творит ужасные вещи. Человек от природы – хищник, в нем заложено желание убивать и побеждать. Желание наказывать. Поводов для ненависти не нужно, подойдет любой.  Конечно, в человеке есть и другое, и много чего другого. Все это друг с другом борется внутри человека, он это осознает или не осознает, эмоционирует, выплескивается. Шекспир за этим наблюдает, и не ставит диагнозы, он констатирует эти процессы и очень хорошо их чувствует и передает словесно, ситуационно. Мне нравится, что он ни на чьей стороне, в то же время, все правы по-своему. Все умерли, но Шекспиру никого не жаль, пусть зритель сам выберет кого жалеть, на чьей он стороне. Если сможет…

Номинально пьеса заявленная как комедия, однако трагедия одного из главных героев заставляет расценивать данное произведение скорее, как драму. Как вы подошли к постановке, скорее, как к драме?

Для меня очевидно, что и Шекспир писал драму. Важное отличие от пьесы Марло «Мальтийский еврей» – это человеческое лицо Шейлока с огромным монологом о равенстве людей: «А что, еврей не глазами что ли смотрит? Не те же, что ли, чувства у еврея? Стремления, страсти?». Я представляю, что люди ходили на 2 этих спектакля на одну тематику, при этом Шекспир через Шейлока говорил с ними – « вы уверены в том, что вы правы, что позволяете себе ненавидеть и высмеивать кого-то только за то, что он другой национальности?»

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Но важно еще и то, что это не только драма Шейлока или Антонио или Джессики или каждого в этой пьесе (если разобраться), но это драма самоуничтожающегося мира, Вселенной, где все идет под откос и противостоять этому можно только любовью. Это противостояние сметающей всё на своём пути великой силы разрушения  и маленькой звезды, поющей о гармонии. По Шекспиру, выход в том, чтобы  слушать эту песню. Это финальный монолог Лоренцо:

«Взгляни, как небосвод

Весь выложен кружками золотыми;

И самый малый, если посмотреть,

Поет в своем движенье, точно ангел,

И вторит юнооким херувимам.

Гармония подобная живет

В бессмертных душах; но пока она

Земною, грязной оболочкой праха

Прикрыта грубо, мы ее не слышим»

А формулировка жанра как комедии – это прикрытие, чтобы не казнили. Как почти всех драматургов того времени.

Для меня сегодняшний спектакль, это образцовый пример режиссерского баланса работы над текстом и над сценическим решением. Что Вы любите в процессе своей работы. К чему тяготеете больше?

Это зависит от автора, например, с Шекспиром важен текст, важно провести и удержать  мысль, смыслы. Это огромная работа, сложная. И для ребят это непривычно, потому что это стихотворный текст, многие впервые с таким столкнулись. Очень красивые вещи получаются, когда сегодня, благодаря мысли заложенной в тексте 400 лет назад, возникает современный человек. Ощущение, что ты разговариваешь со временем, с космосом. У Шекспира очень сложная образность, присвоить себе такое мышление сегодня сложно, но очень интересно. И не все, конечно, пока получилось. Много было придумано, но пришлось отказываться в пользу чистоты содержания и смысла текста.  А насчет визуальной составляющей –  у нас с Эмилем Борисовичем (Капелюшем), который является художником-постановщиком «Купца,» есть спектакль в РАМТе «Черная курица», там абсолютно визуальный театр, текста по-моему 11 страниц всего на двухчасовую постановку. Очень много визуальных образов, много изменений, атмосферных вещей, когда работает пространство в чистом виде. Интересен и тот, и другой театр.

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Шекспир, как я это чувствую, откликается на образность пространства. Мы все помним гениального «Гамлета» Някрошюса, например. На мой взгляд, когда пространство объясняет, разжевывает мысль, то это Шекспира сужает, ну, например, «давайте это будет всё нацистская Германия, а Шейлок – житель Гетто». Конечно, сразу становится понятно – в чем конфликт и так далее, но при этом уходит нечто главное. А главное у Шекспира – это его тайна, загадка, нечто неосязаемое, то, что от тебя всё время ускользает, а тебе хочется поймать. Мы как раз попробовали пойти за этим ощущением, в метафизику, образность пространства, и мне кажется, что это хорошо срослось с текстом.

Как вы работаете с артистами? Подробно ли Вы разбираете материал на читке. Даете ли вольность артистам?

Когда делаешь свои первые работы, ощущение, что ты должен придумать всё. Приходят люди, и ты им должен всё сразу рассказать: как играть, куда ходить, что здесь вообще происходит, и как будто бы в этом заключается твоя работа. Но сейчас я не так это ощущаю. Предпочитаю не планировать  репетицию, а настраиваться на нее, чтобы все происходило здесь и сейчас, не по придуманным мною шаблонам. Мне очень интересен контакт с артистами, и очень круто наблюдать, как личность актера привносит изменения в разбор, иногда даже в смыслы пьесы. Это такой совершенно магический процесс, когда человек начинает про себя что-то понимать через текст, и понимать текст через себя, когда он начинает хотеть высказаться им, потому что сегодня это созвучно с тем, что с ним происходит. Ему важно выйти и рассказать эту историю, не потому что к нему пришла какая-то девочка /мальчик/дедушка/- режиссер и что-то ему рассказала о своих чувствах. И мне очень нравится процесс, когда ты подбрасываешь темы, манки.. Режиссёр это человек, ответственный за мир. Он придумывает законы мира, который он создаёт, а актер приходит в этот мир, и этот мир начинает жить, дышать, изменяться, расцвечиваться сотнями непредсказуемых оттенков. А если этого нет, если это диктатура, зачем на это тратить время вообще, для меня это неинтересно. Интересно, когда есть со-творчество, контакт, когда люди открыты, когда они заражаются историей, интересно вместе придумывать и сочинять, идти друг от друга.

Очень хочется отметить отличные актерские работы, сегодня блистали все во главе с Сергеем Валентиновичем (Сосновским), конечно. Как Вы собирали такую команду в МХТ? Или, может быть, есть любимая история из жизни про кастинги в великих труппах?

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Распределение  – это всегда такой мучительный процесс, конечно. Мне важно почувствовать, что этот человек мой. Если не мой, мне с ним трудно будет. А как это определяется, трудно сказать, как-то чувствуешь, наверное. Иногда ты понимаешь, когда видишь человека в спектакле, иногда когда он просто в буфете еду берет, или как он общается по телефону, или просто стоит у служебного входа.

Интересно предложить артисту возможность что-то для себя попробовать новое, непривычное. Чтобы у него тоже было ощущение, что он идет к неведомому, азартно, сталкиваясь с препятствиями, с самим собой, открывая в себе новое.  Когда человек тебе с листа всё сыграл, это не очень интересно, и для артистов тоже не очень интересно играть одно и тоже, я думаю. Но не всегда получается, как задумывалось, иногда приходишь на репетицию и понимаешь, что-то не то, ошибка где-то. Бывает и так.

Спектакль “Венецианский купец” фото А. Иванишин

Про Сергея Валентиновича могу сказать, что для меня большое профессиональное и человеческое счастье работать с ним. Я очень рада, что судьба нас свела. Что все так совпало. Я ничего не могу с собой поделать, когда я смотрю сцену суда, мне физически плохо становится. Хочется побежать на сцену и как-то его обнять, поддержать. Потому что все очень по-настоящему.  Это и благодаря тому, что делает Артем Быстров, и Юля Ковалева, и Виктор Николаевич Кулюхин, и Даня Стеклов, и Леша Варущенко, все.

А в качестве зрителя Вы куда предпочитаете сходить вечером? Кто Вам сейчас наиболее интересен?

Я очень люблю кино. Если говорить, что меня вдохновляет, то кино больше, чем театр.

Если какой-то спектакль мне не понравился, или мне кажется, что он плохо сделан, я просто начинаю ненавидеть театр вообще, и сразу возникают мысли: «зачем я вообще занимаюсь этим, вот у меня тоже всё плохо..», это такая трясина которая засасывает и из нее очень трудно выбраться. Поэтому я предпочитаю ходить на спектакли очень выборочно.  Мне очень нравится, что делает, например, Персефаль или Остермайер. Где я черпаю вдохновение, это в кино и в музыке, пожалуй, вот так.

Читаете ли Вы рецензии на Ваши спектакли? Только ли профессиональных критиков? Как относитесь к театральным блогам и прочим личным высказываниям в соц. сетях?

Я, конечно, читаю какое-то время. Мне очень нравится, когда отзывы полярные, когда кто-то недоволен, вот «как это можно? Это невозможно, плохо-плохо..», а соседний отзыв «Это прекрасно, чудесно, хорошо -хорошо».

Но мне больше нравятся обычные люди, мне интересно, что происходит с ними на спектакле, интересно за ними понаблюдать, почитать их отзывы. Но, честно сказать, это не то, что заставит меня скорректировать что-то в спектакле, любопытно с точки зрения социального аспекта, психологии, а как обратная связь, наверное, нет. Есть ряд людей, которых я уважаю и ценю, и которые так или иначе влияют на мою жизнь,  для меня гораздо важнее, что эти люди скажут, и какие-то замечания или корректировки я могу сделать  по итогам этих разговоров.

Всегда ли зритель встречает спектакли так, как Вы хотите донести?

Дело в том, чтобы в принципе в человека что-то попало. У меня же нет цели, чтобы зритель разгадал код, тот смысл, который я заложила. Моя задача, чтобы в человека попало, а что там в него попало, в этом есть элемент непредсказуемости. В одного человека одна тема, в другого вторая, зачастую я и не делала про это, но мне приятно, что человек сделал свой вывод. Дальше начинаются взаимоотношения спектакля и зрителя, которые развиваются вообще по своим законам, это очень интересно. Или в кого-то попало что-то своё, чего может быть нет и не было никогда, он ушел и плюется. Но это тоже хорошо, человека чем-то затронуло, задело. Есть конечно и такие люди, с которыми вдруг мы совпадаем, которые говорят про то, что меня тоже трогает в этой истории, это радостно.

А когда режиссёр настаивает на своей концепции, я как зритель этого терпеть не могу, мне скучно становится. Когда мне не оставляют свободы пойти за своей  фантазией и проникнуться чем-то только мне понятным, только для меня лично открытым в этом спектакле. Как вот картину вы смотрите, Ван Гога например, ну что вот он хотел сказать своими виноградниками? Есть впечатление , оно на тебя очень сильно действует, и не всегда ты можешь сформулировать, но это самое важное. Возникает твой личный Ван Гог. Встреча. Как у Шекспира, когда персонажи выпрыгивают из себя и влетают в область пространства образа, или мечты или фантазии, или взаимоотношения с Богом. Вот этот момент прыжка, вот это для меня важно, а что именно зритель понял, к какой концепции подвел – это любопытно, интересно, но не так важно для меня.

Билеты на спектакль Е. Половцевой «Венецианский купец»

Беседовала Мария Смогоржевская