READING

Богдан Волков: «Я хочу открыть сердца зрителей не ...

Богдан Волков: «Я хочу открыть сердца зрителей не через внешний эффект, а через внутреннюю близость с ними»

В разгар репетиций оперы Игоря Стравинского «Похождения повесы», премьера которой состоится в Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, мы встретились с исполнителем главной партии – Богданом Волковым. Желанный гость на любой оперной сцене мира рассказал LDQ о предстоящей премьере, своих ближайших планах и о том, что Ленских не может быть много.

В МАМТ сезон будет открыт оперой «Похождения повесы». Что зрителю ждать от этой постановки и Вашего героя? Уже есть понимание, какие они будут?

Да, понимание есть. Мы уже дошли до конца, и сейчас у нас идёт период чистки.

Я каждый раз бегу в театр с большим энтузиазмом, не терпится начать новый день и новую репетицию. У нас собралась очень хорошая команда. Все потрясающие ребята: и постановщики, и артисты, некоторые из них приглашённые. Они принимали участие в этой постановке и в Эксе (фестиваль в Экс-ан-Провансе – прим. LDQ), и в Амстердаме. Мы веселимся и развлекаемся, когда есть такая возможность. Особенно вчера: сцена на кладбище и в сумасшедшем доме дали нам поводы для многих шуток. Это здорово, когда есть возможность немного побаловаться на сцене, пока ещё можно. От этого ты становишься более расслабленным. А потом уже надо будет показывать страсти.

фото С. Родионов

Как Вам Ваш герой?

Сначала я думал, что просто такой гад. Но в конце оперы он приходит к раскаянию, и это меня привлекает больше всего, конечно. Но трагедия заключается в том, что просветления он достигает слишком поздно, потому что обречён быть безумцем из-за проклятия Ника-дьявола. Такая фаустинская история. Но, думаю, что без искушений, которые встречались ему на его пути, он бы не нашёл истину. Он должен был сначала попробовать всё то, к чему человека могут привести его слабости.

Вам для лучшего понимания героя нужно, чтобы он был Вам близок? Или личное отношение к герою не так важно, и Вы просто надеваете на себя этот образ?

Обычно интереснее как раз играть персонажей, которые тебе не близки. Так можно находить что-то новое в себе. И потом это можно использовать и для других персонажей. Но прежде всего каждого героя я всё-таки пытаюсь примерить на себя, а потом уже отталкиваюсь от своих ощущений. Конечно, такая судьба, какая была у Тома, вряд ли может произойти с каждым. В этом плане я на Тома совсем не похож, конечно. По крайней мере первые два действия. А вот конец (сцена на кладбище, сумасшедший дом) – это уже ближе мне, как бы смешно это ни звучало. Там, по крайней мере, начинается уже достоевская история.

фото С. Родионов

Вы имеете в виду момент раскаяния?

Да, это в общем-то и идея этого спектакля. В этой истории есть всё, чтобы зритель мог выйти из театра, получив какой-либо для себя персональный опыт.

Вы будете петь все четыре дня в премьерном блоке. Насколько это тяжело для голоса?

Это тяжело. Последний мой проект был в Брюсселе, где я пел Гвидона в «Сказке о царе Салтане». Там у нас было девять спектаклей, которые почти все были также через день. И мы пели тоже одним составом.

Надеюсь, все будут здоровы и всё будет в порядке. На самом деле, устаёшь больше не на спектаклях, а на репетициях. Потому что постоянно чистишь и что-то повторяешь. И это всегда утомляет. А на спектакле ты делаешь всё всего один раз. Я обычно не чувствую какого-то лимита и пытаюсь всё сделать, как в последний раз. Это даже хорошо, что будет блок из четырёх спектаклей. Каждый спектакль всё равно отличается от другого, это живой процесс. И это очень интересно.

Волнуетесь перед спектаклем и выходом на сцену?

Я волнуюсь, если только в чём-то не уверен: или в своих возможностях, или в тексте. Сейчас от моего голоса не требуется больших технических затрат. Мне всё подходит по моим возможностям. Партия потрясающе написана в неоклассическом стиле, почти как Моцарт. Было сложно учить сам музыкальный текст. Это всё-таки Стравинский. Но уже выучив его, мы все начали получать большое удовольствие. Здесь столько драйва! Я поражаюсь, что Стравинский написал эту оперу, когда ему было около 70 лет: она так насыщена юношеской энергией. Эта партитура у меня ассоциируется с идеальным, красивым архитектурным зданием, где нет ни единого изъяна. Всё осмыслено, всё точно и, как бы оно изначально ни казалось странно, всё написано идеально.

Но всё-таки будет премьера. Возможно этот факт добавляет некое волнение, связанное именно с тем, как московский зритель в целом примет постановку?

Уверен, что спектакль понравится нашей публике. Он прекрасный!

Не представляю, что у кого-то какие-то сцены могут вызвать отторжение. Например, персонаж Баба-турчанка обычно исполняется меццо-сопрано, а у нас будет петь контратенор. Мужчина в женском платье, с бородой, на высоких каблуках, будет петь высоким голосом. Но и изначально этот персонаж – это бородатая женщина с ярмарки, то есть экстравагантный персонаж. И повеса довольный, что он женится на ней, потому что всё, что мог, все удовольствия жизни он уже попробовал. А это то, чего ещё у него не было. Вряд ли кто-то упадёт в обморок от того, что у нас есть бордель и трансвеститы. Москва – поистине театральный город по сравнению с многими городами, поэтому наш зритель готов к подобной постановке.

фото С. Родионов

Ждём с нетерпением!

Я очень верю в то, «всё, что ни делается, всё к лучшему, нужно только время, чтобы это понять». Уже год, как Вы покинули труппу Большого театра. Сейчас как-то изменилось Ваше отношение к этому?

Я тоже верю в то, что всё, что ни делается, всё к лучшему. И до Большого театра у меня были моменты, когда приходилось принимать серьёзные решения и что-то кардинально менять в жизни. Порой было страшно от неизвестности в те моменты. Но со временем, оглядываясь назад, я не жалел ни о чём. В плане Большого театра у меня, к счастью, остались только хорошие воспоминания. Каждый раз, когда я захожу туда в гости, меня моя театральная семья принимает с горячими объятиями.

В любом случае, жизнь – штука переменчивая, неизвестно, что будет дальше.

Я считаю, что мне во многом везёт. Сейчас у меня есть потребность двигаться, развиваться в плане участия в новых постановках, новых партиях, работать на разных сценах с разными режиссёрами и дирижёрами. Сейчас, к счастью, в нашем мире это открыто и доступно. В моём возрасте тем более мне хочется всё это попробовать, попеть и Моцарта, и музыку XX-го века. К сожалению, нельзя, находясь в одном месте, всё это испытать, потому что ты зависишь от репертуара. И это нормально. Сейчас мне комфортнее работать в качестве приглашённого солиста, чтобы я мог выбирать, какие партии мне спеть.

Для меня, конечно, был большой рост работать с Дмитрием Черняковым в двух последних постановках: в Берлине в Staatsoper в «Обручение в монастыре» и в Брюсселе в La Monnaie в «Сказке о царе Салтане». Получился такой интенсив-курс – четыре месяца Чернякова (смеётся).

До этого Вы ведь с ним работали в Большом театре?

Да, до этого у нас был «Евгений Онегин». Но это было возобновление, он вводил новый состав. А здесь были две новые постановки. Я очень рад, что судьба познакомила меня с этим человеком.

фото Д. Юсупов

Что именно работа с Дмитрием Черняковым Вам дала?

Безусловно артистический рост и опыт работы над собой, как актёром. Хотя мне казалось, что, когда работаешь с ним, ты ничего не делаешь, он просто вставляет в тебя свой системный блок. Каждый раз он пытается что-то сделать на пределе твоих возможностей, чтобы посмотреть, что можно ещё добавить или сделать что-то новое. По крайней мере, что-то убрать он ещё не просил. Счастье – работать с такими режиссёрами.

Его «Евгений Онегин» был очень хорош. Очень жаль, что спектакль ушёл из репертуара Большого театра.

Да, я очень рад, что у нас в будущем с ним будут ещё повторяться некоторые спектакли: «Обручение в монастыре» мы повторим в Берлине, когда-нибудь мы повторим и «Сказку о царе Салтане», и я очень жду возобновления «Евгения Онегина» в Вене.

Это будет та же постановка, которая была в Большом театре?

Да.

Получается, что Вы участвовали уже в трёх постановках Чернякова. Чувствуете его единый стиль, подход к работе?

Он всегда подготовлен и знает всё заранее, концепция постановки всегда готова. Он скорее всего даже не спит ночами, отрабатывает дома все возможные варианты мизансцен. И всегда доходчиво всё объяснит с разных сторон. Я не знаю, откуда это берётся, но у меня полное доверие и открытость к этому человеку. И ты чувствуешь его открытость и доверие к тебе. И в таком состоянии можно действительно делать что-то новое. Каждый раз это будет открытие и для него, и для тебя. Такой бешенный энтузиазм появляется, что ради этого и стоит работать.

И коллектив всегда внимательно его слушает: в Берлине, и в Брюсселе, и в Москве в Большом театре. Все бегут на репетицию заранее и после вечерней репетиции все ещё час сидят в репетиционном зале, и никто не хочет расходиться. Обычно никто и не расходится: «Давайте пойдём ещё куда-нибудь?». В Берлине мы только спали порознь, а так всё время были вместе: и в репетиционном зале, и после репетиций.

На чём основываетесь, когда соглашаетесь на новую постановку режиссёра, с которым ранее никогда не работали? Например, как согласились на «Похождения повесы», ранее не работая с этой командой?

Я всегда в первую очередь думаю о самой опере и партии, о том, стоит ли мне это петь. Когда мне поступило это предложение, я сразу же согласился. Посмотрев этот спектакль в записи, я очень обрадовался. Постановщиков я не знал и не знал, что ожидать. Но я очень рад, что они приехали в Москву. И для этого театра и для его солистов – это будет полезный и интересный опыт.

Я всегда пытаюсь с любым режиссёром быть чистым листом, пластилином, насколько это возможно. Иногда мне нужно помочь расслабиться и раскрепоститься. Наверное, в этом и искусство быть режиссёром. Есть хорошие драматические режиссёры или режиссёры кино, которые делают оперу первый раз, но им может не хватить опыта и чутья в работе именно над оперой. Иногда режиссёры так же присматриваются к артисту. И не всегда с самого начала получается найти общий язык. Хотя у меня не было такого, но у меня и не такой большой опыт. За последнее время я больше участвовал именно в возобновлениях спектаклей. В Палм-Бич я пел в «Дон Жуане» Дона Оттавио – это было возобновление постановки. В Глайндборне пел в «Cosi fan tutte» («Так поступают все женщины, или школа влюблённых» – прим. LDQ), и это тоже возобновление. И даже «Евгений Онегин» Чернякова – возобновление.

A scene from Cosi fan tutte by Mozart, part of the 2017 Tour from Glyndebourne
© Glyndebourne Productions Ltd. Photo: Tristram Kenton

Знали, что ожидать.

Да, эти спектакли уже можно было посмотреть со стороны. В какой-то степени это проще и удобнее, потому что всё уже готово. Можно потратить меньше времени на поиски и для режиссёра, и для тебя. По крайней мере режиссёр знает, что конкретно нужно. И ты должен это «съесть» и вжиться в образ. Может быть что-то немного изменится из-за твоей индивидуальности. Режиссёры всегда для этого открыты.

Мне всегда казалось, что проще погрузиться в свой образ именно во время постановочного процесса. Когда ты в этом участвуешь, а не когда это созданный продукт, и ты в него вливаешься.

Наверное, это как одежда. На тебя могут пошить костюм, это будет твой эксклюзивный вариант. Или можно купить уже готовый и просто подшить под тебя. На это уходит меньше времени, а ты лучше понимаешь, какой будет конечный вариант. И то, и другое имеет право на жизнь.

Конечно постановочный процесс в разы интереснее, но и в разы затратнее. И иногда потом очень жалко, что ты потратил полтора-два месяца ради двух спектаклей. И всё. Поэтому здорово, когда идёт блок из нескольких спектаклей. Как здесь, например.

Думаю, здесь продолжение точно должно быть.

Да. Будет четыре блока в течение двух сезонов. Я буду петь первый блок и последний блок через год.

Вы говорили, что Вам интересно работать как приглашённый солист, но, наверное, есть плюсы работы и в репертуарном театре? Смогли бы выбрать что-то одно, или Вам комфортнее совмещать?

Мне кажется, что совмещение как раз идеально сейчас работает. Во многих театрах есть певцы, которые являясь резидентом какого-то театра, где всё расписано заранее, и ты знаешь свои даты, работают в других театрах, когда у них есть свободные промежутки.

Россия была закрытой страной до определённого момента. И не было других вариантов, кроме репертуарного театра. Сейчас, на мой взгляд, это больше относится к драматическим театрам, когда нужна своя труппа. Оперный театр – это интернациональный театр. Мы все поём на разных языках, одно и то же название может идти в любой точке мира. И любая циркуляция в области составов – это всегда интересно. Потому что всё время ходить на один и тот же состав в каком-то спектакле людям будет неинтересно, а если приехал новый исполнитель или дирижёр, то это разнообразие.

С другой стороны, для кого-то быть фрилансером уже и неактуально, но это зависит от того, есть ли у тебя работа. Пока ты молодой и у тебя есть силы работать, и есть работа, то нужно пробовать.

Уже год, как Вы солист Новой Оперы. Успели почувствовать себя «своим» в этом театре?

Да, конечно! Я с самого начала почувствовал тепло и уют в этом театре. Мне очень нравится зал, там потрясающая акустика. Мы недавно пели цикл итальянских камерных произведений на Основной сцене. Я очень люблю петь камерный репертуар. Опера, хоть это и большое искусство, иногда требует более интимного подхода. И здорово, что есть такие залы, где можно найти максимальную близость со слушателем и передать что-то, что ты не можешь выразить словами.

Некоторые мои друзья, с которыми мы работали в Большом театре поют в Новой Опере. В октябре мы споём с Игорем Головатенко в «Евгении Онегине». Мы уже пели с ним в концертном исполнении на гастролях в Эксе, но в спектакле ещё не пели.

фото Д. Кочетков.

Что у Вас в ближайших планах?

После «Евгения Онегина» я уеду. У меня будет «Волшебная флейта», которую я никогда в жизни ещё не пел, в Лос-Анджелесе в постановке Барри Коски. Это очень интересная постановка потому, что она почти полностью состоит из проекций и поставлена в стиле немого кино.

Потом будет возобновление оперы «Обручение в монастыре» в Берлине и новая постановка «Евгения Онегина» в Осло, которую будет ставить Кристоф Лой. Я очень давно хотел с ним поработать.

Было бы очень хорошо, если бы эти режиссёры приезжали к нам и ставили у нас в театрах. Это было бы интересно и для артистов, и для зрителей. По крайней мере здорово, что у нас будет новая постановка Чернякова – «Садко» в Большом театре.

Что испытываете, когда спели спектакль и выходите на поклоны? О чём думаете?

Мне обычно грустно и очень пусто после спектакля. Если я выложился на полную, я удовлетворён, но я абсолютно пустой. И какая-то грусть беспричинная. Нужно время, чтобы восстановиться. И аплодисменты, и энергетика от публики очень восстанавливают. Происходит обмен энергией: сначала три часа ты её отдавал, а потом за пять минут ты можешь так ей перенасытиться, что после спектакля ещё проскачешь полчаса.

Но иногда бывает (в основном после исполнения камерной программы), что хочется, чтобы всё закончилось в тишине. И чтобы осталась только тишина. Хочется находиться в этом состоянии некоторое время. А аплодисменты и эмоции, наоборот, перебивают это состояние.

Какая у Вас любимая партия?

Ленский. У меня 2020 год будет «год Ленского». Будет Ленский в Осло, уверен, что спою его ещё в Москве, потом в Вене и в Италии.

И везде разные постановки?

Да.

В любом случае Ленский везде разный, каждый режиссёр хочет сказать что-то своё. Не боитесь потеряться в образах?

Мне кажется, что почти во всех спектаклях в этой партии можно будет подать то, что я пытаюсь сказать. Тем не менее я не продвигаю только свою версию. Это всегда общая работа с режиссёром и дирижёром. И в любом случае я не знаю, моя версия в итоге остаётся или не моя. На самом деле я Ленских спел ещё очень мало, хотя мне и кажется, что это моя партия номер один. Я спел в Большом театре, в Новой Опере, пару раз в других театрах (в Самаре и Минске), остальное было в концертном исполнении.

И все они, кроме Ленского Чернякова, были архаичны. Мне интересно, что будет в Осло, в других театрах. Мне ещё предстоит сделать вывод, как с этим можно работать.

В актёрском же плане для меня самый большой опыт – это Гвидон в «Сказке о царе Салтане». И я не думаю, что я буду петь эту партию ещё в других постановках.

Почему?

Я не уверен, что это можно иначе поставить. Обычно эту оперу ставят как наивную сказку. Поэтому мне кажется, что Гвидон в какой-то другой постановке будет удалым богатырём. А я люблю более слабых и ранимых персонажей. Я хочу открыть сердца зрителей не через внешний эффект, а через внутреннюю близость с ними. И чисто музыкально партия Гвидона не очень интересная, но, то как это поставил Черняков, наполнило смыслом абсолютно всё, всю оперу. У меня было ощущение, что мы делаем мир лучше хотя бы на одну миллиардную процента. Для меня это было смыслом жизни на данный момент.

Так же и с партией Берендея. Мне очень понравилось работать в постановке Александра Тителя в Большом театре (опера «Снегурочка» – прим. LDQ). Потому что петь такого просветлённого, доброго дедушку мне было бы неинтересно. А то, что он предложил, это совсем иное. А затем я спел Берендея в Новой Опере, где он тоже был таким просветлённым мудрецом, но в его жестах я что-то нашёл от Боба Уилсона, хотя постановка и не новая.

фото Д. Кочетков

Так получилось, что почти все мои главные партии – это русские оперы. Но они очень разные: от Чайковского до Вайнберга. А это два абсолютно разных стиля. Из западного репертуара я спел уже «Cosi fan tutta» и «Дон Жуана». И сейчас у меня будет «Волшебная флейта». То есть самый важный набор для этого возраста – три моцартовские оперы. Хочется ещё спеть «Любовный напиток». К счастью, он уже появился на горизонте. И теперь я чувствую себя абсолютно реализованным, хотя ещё не все планы состоялись, но по крайней мере они есть. И я знаю, что они состоятся, и я всё делаю правильно. Я пою тот репертуар, который подходит моему голосу. Я ничем не рискую, я развиваюсь, работаю с разными режиссёрами, в разных театрах, получаю опыт, путешествую. В общем, я сейчас абсолютно счастлив!

Беседу вела Юлия Фокина